Алые перья стрел (трилогия) - Сергей Петрович Крапивин

— Как! Торопиться — и все.

— Нет. Ты должен что-нибудь вообразить. Ну, например, кого ты больше всех любишь? Маму любишь? Так вот, представь, что она заболела, а ты несешь ей драгоценное лекарство. На счету каждая секунда. От одного мгновения зависит все. Понимаешь — все! Жизнь мамы.

Тренерский прием был жестоким, но действенным. Лешка жалобно посмотрел на брата и рванулся вперед. Как он бежал! Даже когда слетела с валенка лыжа, он все равно бежал. Прыгал и падал, падал и тянулся к заветному кедру. Наконец он схватил коричневый ствол руками и прошептал: «Мама, я принес!» И стал есть снег.

Давно это было, а запомнилось.

— Чего дрейфишь, восточник! — закричал от куста Казимир.

«Это не куст, а фашистский снайпер, — внушал, напрягаясь изо всех сил, Лешка. — Он целится в Митю, который на том берегу. Если я не успею вышибить у него винтовку, он Митю убьет. Он уже прищурил глаз!»

…Лешка выбил винтовку из рук фашиста через минуту и пять секунд. Он с такой силой хватил кулаком по кусту, что одна ветка обломилась.

Шумнее всех радовался Лешкиной победе Стасик. Он суетливо размахивал непослушными руками, что-то лепетал и все совал Лешке под нос часы.

Позднее Лешка узнал, что еще год назад Стась был на Немане абсолютным мальчишеским чемпионом по плаванию.

Прошла еще неделя. Спокойно и нескучно текли друг за другом безмятежные летние дни. По вечерам братья засыпали поздно, потому что тем для разговоров у них хватало. Но сегодня Митя распорядился:

— Давай, брат, спать. Завтра у меня бюро. Весьма насыщенный день. Кстати, снова придется тебе питаться бутербродами.

Лешка еще повертелся на своем тюфяке, а потом объявил:

— У меня, наверное, тоже будет… насыщенный. И между прочим, я завтра приду в обком.

— Так я же говорю: бюро.

— А я не к тебе приду. Нам эта… Соня нужна. Которая по детдомам.

На этот раз постель заскрипела под старшим братом.

— Даже так? — удивился он, — Влазишь в местную жизнь?

— Влажу, — вздохнул Лешка.

…Сегодня на берегу Стась сказал Лешке:

— В д-д-ере-вню уе-з-з-жаем з-завтра.

— Зачем?

— Ж-ж-ж-ж, — мучительно задергался Стасик.

— Жрать нечего? — догадался Лешка.

Он хорошо помнил, как в сорок втором мама тоже ходила в спасительную деревню менять вещи на продукты.

— Жить им негде, — мрачно пояснил Михась. — Ты помолчи, Стаська, я сам расскажу.

И рассказал.

Когда старенькую деревянную хатку разнесло снарядом, Стасик с матерью сидели в погребе и уцелели. А когда немец от нечего делать швырнул туда при отступлении гранату, мать вытащила бесчувственное тело сына на воздух и стала искать какую-нибудь крышу над головой.

Лил теплый июльский дождь. Бой откатился за город, и по наплавному мосту на их рабочую окраину вступали советские части. С бронетранспортера спрыгнула девчонка в пилотке и плащ-палатке. Волоча за собой сумку с красным крестом, она подбежала к матери.

— Живой?

— Н-не знаю, — заплакала мать. Девчонка быстро ощупала скрюченное тело мальчишки.

— Живой. Это контузия. Быстро в помещение. Ему нужен укол, массаж, тепло и покой. Где живете?

— Нигде.

Девчонка-военфельдшер была до краев налита той решительностью, какую дает солдатам наступление.

— Федор! — пронзительно заорала она в сторону бронетранспортера.

Через борт махнул здоровенный автоматчик.

— А ну, выдай гражданке ордер на этот особняк. — Она ткнула рукой в сторону соседского кирпичного дома.

— Есть, товарищ младший лейтенант!

Двумя ударами приклада солдат сшиб замок с парадной двери, стволом автомата отодрал прибитые крест-накрест доски. Через полчаса Стась ожил, а потом уснул на теплом и сухом широком диване.

Мать со Стасем так и остались в этом доме. В нем было на первом этаже четыре комнаты и еще одна в мезонине. Стоял он на их же родной улице, и хозяина дома мать хорошо знала. Это был владелец часового магазина и мастерской Август Сигизмундович Шпилевский. Вернее, являлся владельцем до сентября тридцать девятого года, а потом стал часовым мастером. Но при немцах магазин ему вернули, и торговля вновь закипела. С утра до вечера в магазине толпились офицеры гарнизона, и больше всего эсэсовцы. Они не столько покупали, сколько продавали по дешевке часы, причем сразу большими партиями. Шепотом люди передавали друг другу, что в магазине сбывался «товар», реквизированный у тысяч узников еврейского гетто.

Через год у пана Августа появился собственный автомобиль — маленький юркий «опель-кадет». На нем и удрал куда-то в деревню преуспевающий часовщик со своим семейством за месяц до отступления немцев. В доме он оставил все как было, но товар из магазина взял с собой. Видимо, отлично понимал пан Шпилевский, что, убегая, немцы начисто забудут свое доброе знакомство с ним и хладнокровно реквизируют до последней нитки все его достояние. А то и ухлопают потихоньку, дабы поменьше оставалось свидетелей черных дел.

Полгода назад Шпилевские вернулись. Как ни в чем не бывало они явились в горсовет и предъявили законные документы на свой дом.

— Все равно вас придется пока уплотнить, — сказали в горсовете Шпилевским. — Пять комнат, а вас трое.

— Господи, а кто против этого! — лояльно улыбнулся Август Сигизмундович. — Живет же у нас в силу военного несчастья семья Мигурских и пусть на здоровье живет. Мы и квартирной платы с них не спросим. Тем более, что мы почти соседи и лично знали самого пана Мигурского. Превосходный был слесарь.

На том и порешили. Мигурские остались жить в доме Шпилевских. Правда, не в прежней комнате, а в смежной с верандой. Там здорово дуло зимой сквозь стеклянную дверь, и Стасю снова стало плохо.

А месяц назад пани Шпилевская сказала Мигурской:

— Не бывает для матери ужасней горя, чем больной ребенок. И сердце мое скорбит за вас. Но поймите и меня: припадки Стася пугают нашего Казика. Он боится проходить мимо… гм… вашей комнаты. Не подумать ли вам о переезде? Мне кажется, вы не должны быть в претензии на нас: все эти месяцы мы не спрашивали с вас ни гроша.

Они действительно не требовали денег, только Данута Иосифовна два раза в неделю мыла полы во всем доме, включая мезонин. А насчет Казика пани Шпилевская откровенно врала. Вовсе он не боялся больного Стася, а наоборот, при первой возможности, когда не видели родители, заявлялся к нему в комнату и начинал разговоры:

— Страшно было, когда ты гранату схватил?

— Н-не…

— Не ври. По-моему, тут любой испугается.

— Н-не успел ис-ис-пугаться.

— Тогда правда. Ты и до контузии не шибко соображал. Скажи, вас к нам большевики поселили из-за того, что твой отец был коммунистом? Татусь говорит, что большевиков скоро американцы