Женский ум в проекте жизни - Антонио Менегетти

В сущности, психология бытия, какой и является онтопсихология, должна знать, прежде всего, предпосылки и опыт реализовавшегося, радующегося человека.

Если мы пожелаем применить это знание к тому, что есть дух, трансценденция, сокровенная сущность святыни (sacro) или то возможное вечное начало, которое порой заявляет о себе во всяком мыслящем человеке, – что мы можем в таком случае утверждать? Что мы можем установить наверняка? Можем ли мы выдвигать гипотезу о вечности, основываясь на этом существовании, экзистенциальном опыте? Как я на этой планете остаюсь «я», несмотря на все множество мирских и исторических реальностей? Сохранится ли в каком-либо виде известная конфигурация тождества моей личности также и в потустороннем, то есть по ту сторону точки – смерти, о которой все говорят, думают, которую переживают со страхом? Буду ли я переживать тогда что-либо подобное, соответствующее всему мне известному? Это потустороннее, посмертное – есть ли оно исчезновение в ничто?

Несомненно, Бытие развертывается (si esplicita) как интенциональный внутренний мир любой психической причинности, по своей внутренней природе оно не может без всякой логики устремляться к своей цели. Даже если это устремление есть сугубая феноменология, оно остается целостностью, а значит, подобно тому как ценность и реальность средств оправдываются и реальны согласно той цели, которая их актуализирует, так же точно и в рамках совокупного космогенеза становящегося человека остается открытой неповторимость данной души, данного Ин-се, которое в своем существовании произнесло: «Вот он я, Я есть».

Вечное наличествует, но существует ли оно для всех? Здесь есть одно различие.

Если потенциал или виртуальность актуализируется, то есть семя обретает конкретность, становится дубом, порождает феноменологию с некоторой осуществленной целью, – тогда существует плод, ствол дерева, Карл Великий, удовлетворение от данного конкретного действия, а значит, факт, обладающий исторической идентичностью и вследствие этого определяющий собою некую индивидуацию, открывающую иную грань возможностей Бытия.

Эта возможность, индивидуализирующаяся как история, сбывается как «Я» в вечности потому, что Бытие помыслило о нем и усмотрело в нем определенную феноменологию, и как таковое это «Я» будет существовать как личность в единстве своей идентичной природы.

В противном случае историческая цельность (sinolo) не достигнет вот-бытия[22]бытия в мирской историчности, а останется только возможной потенциальной вечной сущностью, лишенной исторического лидерства в психическом цикле, так никогда и не сбывшейся как специфическая действительность перед лицом бытия.

Вот пример: поэтическая возможность и определенное стихотворение. Первое есть ничто, второе же есть явление славы, то есть прославление специфической индивидуации и полноценный ответ на задание, заключающееся в онтическом призыве[23].

И вот тогда логико-историческое «Я», если – после того как прозвучит призыв – оно откликнется на него созвучным ответом, пребудет вместе, лицом к лицу с Тем, Кто призвал его.

Благодать есть жизненное состояние, способное производить действия, которые имеют сверхъестественные последствия и, как правило, – харизматические, морально чистые и возвышающие.

Описывать проявления, относящиеся к состоянию благодати, – значит говорить об уже реализованном человеке.

Наделен ли человек потенциальной возможностью самореализоваться в процессе своего исторического становления на этой планете? И если да, то от чего зависит его самореализация? От поступательного раскрытия его внутренних потенциальных возможностей или от необходимого вмешательства извне – любого «вне», трансцендентного или исторического?

Все религии, традиции, легенды повествуют о том, что изначально человек был совершенен, но потом он совершил какой-то тяжкий проступок, грех и поэтому сегодня он болен и несчастен. Сущность концепции греха в том, что человек, постоянно разъедаемый чувством вины и греха, «есмь прах». Не вмешайся высшая сила, милость Господа, и человек был бы лишен всякой альтернативы. Иными словами, при анализе человека, таким образом, происходит возврат к утверждению Гоббса о том, что для человека естественно состояние, где каждый человек – агрессор и «волк» по отношению к другому, ибо человек порочен.

При таком подходе к человеку не обнаруживается возможности открытого потенциала к действию. В рамках психоаналитической школы человек в своей основе также предстает неполноценным, внутренне разобщенным, с неразвитыми инстинктами, которые исподволь, откуда-то из глубины провоцируют его к животной агрессии. Поэтому он нуждается во внешних директивах, чтобы вернуть себе здоровье и гармонию, внутренний порядок.

Однако этот порядок достигается из внешней формы, повторяет собой радикальное бессилие человека, так как социальный контекст в его различных разновидностях представляет собой результат сублимации всего неудавшегося[25]: скопление беспомощных людей не в силах произвести на свет совершенство. Неспособные люди такими и остаются.

На рационально-диалектическом уровне решения нет, есть только крах, поражение, таким образом, здесь появляется экзистенциализм Кьеркегора: человек может спастись со своей рациональностью, фактом своего существования, только если совершит скачок в наивысшее возможное. Но этот кьеркегоровский скачок в иное измерение, в мир духа и не предполагает разъяснения нашей человеческой диалектики. Или же это скачок к вере в бога, который совершил Святой Павел? Так или иначе, в очередной раз предаются возможности человека. Впрочем, по какому такому внутреннему разумению нужно спасать пораженца? Еще до Святого Августина Пелагий[26]утверждал, что человек должен сам заслужить свою реализацию; лишь после этого вмешивается божественное начало, дарующее человеку сверхъестественные способности.