Олигарх с Большой Медведицы - Татьяна Устинова

– Ну да.

– А ты совсем не обращал на меня внимания. То есть обращал,но не в этом смысле.

– Ну да.

– И я даже не знаю, кто ты!.. Конечно, ты очень мнепомогаешь, и спасибо тебе за это, но я давно разучилась доверять людям,особенно мужчинам.

– Ну да.

– И еще у меня шов от аппендицита! – выпалила она вотчаянии. – Очень страшный. Я только в закрытом купальнике хожу, всегда!Операцию сделали давно и очень неудачно! И в фитнес-центр я никогда не успеваю,и вообще я никакая не фотомодель, понимаешь?

Он решил, что хватит с него этой галиматьи.

Он взял ее за щеки – она моментально и воровато отвела отнего глаза, но он уже все понял и больше ничего не боялся.

Все правильно. Все так и должно быть. Она родилась толькодля него, именно для него, он же сразу это знал! И не ошибся.

Он целовал ее глубоко и долго, так, что уж и дышать былопочти нельзя, и нечем, и незачем. Поначалу ему очень хотелось, чтобы онапоняла, как сильно ему нужна, и еще, что она родилась для него и все такое, апотом он об этом позабыл.

Он обо всем позабыл.

Он тысячу лет не спал ни с кем, кто был бы ему так нужен иважен. Он никогда не спал ни с кем, кто был бы ему так необходим.

Отрава входила в него с каждым вздохом, заполняла пустоту,смешивалась с кровью. Безумие пройдет, а кровь останется такой, с измененнымсоставом, и именно с этой кровью придется жить. Если удастся выжить. Еслиполучится.

Он гладил ее ухо, нежное, загоревшееся от ласки, и ее горлос трогательным синяком, и спину между лопатками, и щеку, и грудь, котораятыкалась ему в ладонь, и ему было жарко и страшно, что он не дотянет до конца.Не дотерпит. Сгорит.

Она переступила ногами в мягких белых унтах так, чтобы бытьк нему еще ближе, и не слишком уверенно потянула с него свитер, и еенеуверенность смешила, раздражала и ужасала его.

Неужели она не видит, что может делать с ним все, чтоугодно, и даже немного больше? Она разрушила все, что он с таким смиреннымтерпением создавал для себя целый год, и не заметила этого! Она отравила егокровь, она запалила этот пожар и еще смеет трогать его с такой робкойнеуверенностью, что он чувствует себя варваром и совратителем малолетних!

Он содрал с себя свитер, швырнул его куда-то в сторону,потом содрал водолазку с нее и тоже бросил. Лиза съежилась и как-то попятиласьв тень, но он остановил ее, и снова прижался к ней, и не отпускал, и целовал, итискал, и трудно дышал, и дрожал, как в ознобе, хотя жара была невыносимая.

Потом что-то изменилось. Он моментально понял, как если быона сказала это вслух.

Она перестала отступать, на миг замерла и бросилась внаступление.

Победа. Беда.

Он затолкал ее в ближайшую комнату, залитую лунным светом,где был только старый холодный кожаный диван с деревянными перильцами, но имбыло наплевать на диван.

Лиза стащила его джинсы, потом свои и прижалась, и заскулила,и стала быстро и жадно целовать его куда придется, и он не сразу понял, что онане открывает глаз.

– Посмотри на меня.

– Нет.

– Посмотри на меня.

– Я не могу.

– Посмотри.

Она распахнула глаза и больше уже не закрывала. Все это былоничуть не похоже на сцену соблазнения. Господи, это было вообще ни на что непохоже!

Как будто они стремились что-то доказать друг другу. Что-тообъяснить. Что-то такое, что иначе объяснить никак невозможно.

Объяснения не пропали даром. Все оказалось гораздо проще,чем представлялось. Гораздо важнее. Жарче. Серьезней.

Он не оценивал ее исподтишка, он не заметил ееаппендицитного уродства, он понятия не имел, какой именно на ней был когда-толифчик, а ее живот казался ему верхом совершенства.

Он просто изо всех сил хотел и любил ее. Только и всего.

Она и представить себе не могла, что это так просто. Прощене придумаешь.

И не надо сомневаться, бояться и представлять, как выглядишьсо стороны, и принимать позы, и скрывать недостатки, и подчеркиватьдостоинства, и компенсировать изъяны! Не надо ничего, потому что на этот развсе по-настоящему.

Редко бывает по-настоящему. Почти никогда, а им повезло.

Его тело представлялось ей совершенным, хотя вряд ли егоскульптурный портрет можно было бы выставить в Пушкинском музее рядом сознаменитым Давидом! Ей не нужен никакой Давид, ей нужен именно этот, живой инастоящий мужчина, с горячей и влажной кожей, блестящим от напряжения лбом ибольшими ладонями, которые так старались не сделать ей больно. Она приходила ввосторг от того, как он дышит, от того, как двигается его грудь, от его длинныхресниц и узких ступней, казавшихся ей очень изящными.

Она никогда не приходила в восторг от мужских ступней!

Ha старом диване было узко и неудобно, и они ещепредпринимали некоторые маневры, чтобы не свалиться с него, и неуклюжевозились, и засмеялись, когда он все-таки чуть не упал, и все было здорово,горячо, сильно и, самое главное, со смыслом.

Никогда раньше ни у одного из них это не было со смыслом,как сейчас.

Потом вдруг оказалось, что больше нельзя ждать, и нельзятерпеть, и надо скорей, скорей, и выше, и дальше, и непонятно куда, и темнотасошлась в узкий и горячий тоннель, и в нем невозможно стало дышать, и выжитьможно было только вдвоем, друг с другом, друг в друге, и его отравленная кровьперелилась в нее, и вспенилась, и загудела в венах – общих. С чего они взяли,что у каждого из них разная кровь и разные вены, когда все возможно только надвоих, все устроено как раз на двоих и по-другому быть не может!

Грянул гром. Сверкнула молния.

Тот, кто сказал, что в декабре не бывает гроз, ошибался.

Сильно ошибался.

Победа. Победа.

Беда.

Дверь была не заперта, Морг сразу это понял. Он с первоговзгляда умел отличить закрытую дверь от открытой. Эта была открыта. В доменикого не было, это он тоже понял довольно быстро, стоя за сосной и внимательнонаблюдая.

Поначалу он еще думал, что хозяйка спит, а потом понял, чтоее вовсе Дет, хозяйки – той самой, которую он чуть было не пристрелил по ошибкевозле забора.

От этой мысли ему стало стыдно – он никогда не убивал простотак. В конце концов, он охотник, а не убийца.

Значит, если ее нет дома, она у объекта. Это осложнялозадачу. Следовало или ждать ее возвращения, или убивать обоих, но у него небыло таких планов.