Музей невинности - Орхан Памук

Тому, кто имеет о смысле культуры хоть какое-либо представление, известно: за всеми знаниями западной цивилизации, властвующей над миром, стоят музеи, и их создатели, истинные коллекционеры, собирая памятные раритеты, никогда не задумываются, чего тех ожидает. Как правило, даже не замечают главных и важнейших вещей будущих собраний, когда они впервые попадают в руки, хотя позднее классифицируют, описывают в каталогах (а ведь первые музейные каталоги — это первые энциклопедии) и выставляют для зрителей напоказ.

Когда миг, который я впоследствии назвал счастливейшим в своей жизни, закончился и настало время расставаться, пока одна из её сережек пряталась рядом с нами в складках влажной простыни, Фюсун посмотрела мне в глаза и тихо проговорила:

— Теперь моя жизнь связана с твоей.

Её слова мне понравились, но и напугали меня.

На следующий день было опять очень тепло. Когда мы встретились, Фюсун выглядела чем-то встревоженной.

— Я вчера потеряла сережку, — произнесла она, поцеловав меня.

— Твоя сережка здесь, дорогая моя. — Я засунул руку в правый карман пиджака, висевшего на спинке стула, но её там не оказалось. — Странно, ничего нет.

У меня быстрее забилось сердце, будто над нами нависло какое-то неотвратимое несчастье, какое-то горе. Потом я вспомнил, что сегодня с утра очень жарко и я надел пиджак потоньше.

— Она осталась в другом кармане.

— Пожалуйста, принеси завтра, не забудь, — попросила Фюсун. В её глазах можно было утонуть. — Эта сережка очень важна для меня.

Сообщение об аварии занимало первую полосу всех газет. Фюсун их, конечно, не читала, но так как Шенай-ханым все утро только и говорила что о погибшей, она решила, что некоторые обитательницы Нишанташи заходили в тот день в бутик «Шанзелизе», лишь чтобы поговорить об аварии.

— Завтра Шенай-ханым закроет магазин после обеда, чтобы я тоже пошла на похороны, — сообщила мне Фюсун. — Она ведет себя так, будто все любили ту женщину. Но это не так.

— А как?

— Она часто приходила в наш магазин. Покупала самые дорогие платья, только что привезенные из Италии и Парижа, а потом, надев куда-нибудь на прием, возвращала обратно, будто оно ей не подошло. Шенай-ханым очень сердилась, так как платье, которое все уже видели, продать нелегко. Да и вела она себя довольно грубо, постоянно торговалась за каждый процент. Но отказать ей Шенай-ханым не могла, потому что у той женщины имелись связи. Tы её знал?

— Нет. Правда, одно время она была любовницей моего приятеля, — начал было я, решив рассказать Фюсун историю погибшей женщины, сократив и изменив кое-какие детали. И вдруг осекся, поняв, что не смогу. Мне подумалось, что лучше обсудить историю погибшей с Сибель. Я сразу почувствовал себя двуличным, потому что от обсуждения жизни несчастной с Сибель я получил бы больше удовольствия, нежели с Фюсун. А ведь еще неделю назад я запросто мог что-то утаить от Фюсун, с легким сердцем обмануть её; тогда мне еще казалось, что ложь — забавная и неизбежная составляющая такого рода интрижек. По глазам Фюсун видно было, она понимает, что я не хочу делиться подробностями. И поэтому неожиданно для себя быстро сказал:

— У той женщины была очень грустная жизнь. Она много страдала и видела много унижения от того, что легко отдавалась мужчинам.

Конечно, я имел в виду не это. Просто вырвалось бездумно. Воцарилось долгое молчание.

— Не беспокойся, — прошептала, покраснев, Фюсун. — У меня до конца жизни не будет никого, кроме тебя.

Спокойный и веселый, я вернулся на работу, яро принялся за дело и с энтузиазмом проработал довольно долго — будто пришел зарабатывать деньги впервые в жизни. Некоторое время назад в «Сат-Сат» поступил один молодой (намного моложе меня), но амбициозный сотрудник по имени Кенан. С ним мы обменялись шутками в адрес должников нашей компании, подробно разобрали список их имен, каких получилось примерно около сотни.

Вечером я шел в тени платанов Нишанташи, уже основательно обросших листвой, вдыхая аромат лип из садов старинных, еще не сгоревших от рук строителей османских особняков. Глядя на водителей, запертых внутри автомобилей в пробке и в ярости то и дело жавших на гудок, я понимал, что доволен жизнью, что недавние муки любви и ревности позади и все наладилось. Дома я, не торопясь, принял душ. Доставая из шкафа свежую рубашку, вспомнил о сережке Фюсун, но в кармане того пиджака, где я, как мне представлялось, её оставил, ничего не оказалось тоже. Я обыскал все ящики, заглянул даже в кувшин, куда Фатьма-ханым складывала найденные оторвавшиеся пуговицы, косточки от воротников, выпавшие из карманов монетки и зажигалки, но сережки не было нигде.

— Фатьма-ханым, ты здесь где-нибудь не находила сережку? — тихо спросил я.

В светлой и просторной комнате, соседней с моей, которая принадлежала брату, пока он не женился, Фатьма-ханым раскладывала в шкафу чистые носовые платки, полотенца и наши с отцом рубашки, которые она нагладила после обеда. Пахло лавандой и чистым бельем. Фатьма-ханым сказала, что «никаких таких сережек она не встречала». Потом из корзины с бельем вытащила, как нашкодившего котенка, один мой носок:

— Слушай меня, Железный Коготь! — это имя она придумала мне, когда я был маленьким. — Если ты не будешь стричь ногти, у тебя не останется целых носков. И штопать я тебе больше не буду.

— Хорошо.

В углу гостиной, окна которой выходили на мечеть Тешвикие, парикмахер Басри стриг отца, восседавшего на табуретке в белой накидке, а мама, как всегда, расположилась перед ними, закинув нога ногу, и что-то им говорила.

— Иди сюда, я последние сплетни рассказываю, — позвала она, увидев меня.

Басри, только что изображавший, с отсутствующим видом, что не слушает её, после этих слов на мгновение бросил стричь отца и принялся со смехом, демонстрируя всем свои огромные белоснежные зубы, перечислять услышанные новости.

— Так о чем же говорят, мама?

— Младший сын Лерзанов мечтает стать гонщиком, а так как отец не разрешает...

— Знаю. Он вдребезги разбил отцовский «мерседес». А потом позвонил в полицию, что машину украли.

— А ты слышал, что сделал Шазимент, чтобы выдать свою дочку замуж за сына Карахана? Постой, ты куда?

— Я не буду ужинать, заберу Сибель, мы с ней идем в гости.

— Тогда поди скажи Бекри, пусть рыбу не жарит. Он ради тебя сегодня ходил в такую даль — на Рыбный рынок в Бейоглу. Хотя бы пообещай, что завтра обедать дома будешь!

— Обещаю!

Ковер перед приходом парикмахера загнули, чтобы не испачкать, и тонкие седые волосы отца падали на паркет.

Я забрал машину из гаража, включил музыку погромче и поехал по вымощенным плиткой улицам. Постукивая по рулю в такт песням, переехал Босфорский мост и за час добрался до Анатолийской крепости. Сибель, услышав сигнал автомобиля, выбежала из дома. По пути я начал рассказывать ей ту самую историю, которую не смог передать Фюсун — историю женщины, погибшей три дня назад в аварии на проспекте Эмляк. Прежде всего, я сообщил, что она — бывшая любовница Заима («Заима, достойного всего?» — с улыбкой спросила Сибель).