Возвращаясь к себе - Елена Катасонова

— Очень скоро мы получим аккредитацию, — сказали Лене. — Государство подтвердит, разумеется, профессиональные достоинства университета. Вы-то в них, надеюсь, не сомневаетесь?

— Нет, что вы! — горячо заверила проректора Лена.

— Ну и отлично. Вам ведь учиться целых пять лет, так что времени предостаточно…

Сейчас Лена с Катей шли по осенней Москве и говорили как раз об этом: о бесконечно длящейся аккредитации. Шуршала под ногами листва, но ее пока было немного — золотая осень была впереди.

— Гляди, выстраиваются косяками…

Катя остановилась, запрокинув голову, глядя в пронзительно синее небо. Золотистые волосы коснулись плеч. Остановилась и Лена.

— Готовятся к перелету, — задумчиво сказала она. — Такие маленькие и такие сильные.

— Да уж, тут нужен характер.

Катя подставила лицо еще жаркому солнцу, закрыла глаза.

— Скажешь тоже, — возразила Лена. — Какой характер? Инстинкт.

— Постулат «Человек и стоящие ниже его животные» необъективен, потому что его составлял человек, — посмеиваясь, напомнила Катя известное изречение. — Так что все-таки будем делать?

— Ничего уже не поделаешь: третий курс, — философски ответила Лена. — Остается только надеяться.

— Пожалуй… А что пишет твой верный Дима?

— «Верный»… Скажешь тоже… Пишет, что у них, на Севере, уже вовсю зима, пишет, что скучает и все время со мной разговаривает, что ждет не дождется. И так далее, и тому подобное… Наделал глупостей, а теперь страдает. Интересные, если честно, письма.

— Сам факт интересен. Кто сейчас пишет друг другу? Никто! Сплошь эсэмэски, мобильники. От нашего времени ничего не останется — ни писем, ни дневников.

— Дневников… Скажешь тоже…

Они идут, болтая о том о сем, заглушая в себе тревогу, стараясь не думать о главном — неужели они останутся без государственных, настоящих дипломов? Но тревога эта живет в них с первого курса, и Лена ловит себя на постыдной, унижающей ее мысли: уж лучше было бы дать взятку в инязе.

Хорошо стоять на посту: можно без помех размышлять о жизни — настоящей, прошедшей и будущей.

Над головой серое, тяжелое небо; сливается на горизонте с таким же тяжелым и серым морем. Край земли… Граница… Почему народ панически боится армии? Нечего ее бояться, к ней надо просто готовиться. Хотя, конечно, потеря времени… А с другой стороны, где еще стать настоящим мужчиной? В бандитских формированиях? Дима поежился, как от холода. «Драться легче, чем думать», — писал Олдингтон — из того, «потерянного поколения» Первой мировой. Но ведь он, фронтовик, еще как дрался! А уж потом стал думать, писать — о войне и о том, что ждало фронтовиков после.

Дима смотрит на море и вспоминает лето, последнее на гражданке.

— Где ты выучился так лягаться? — там же, в лесу, после мучительной, бессонной ночи подошел он к Петьке.

Наслаждались березовым соком девчонки, наперебой подставляя под висящие на деревьях кружки свои стаканчики, чашки; Серега с Наташей хлопотали у горящей синим огнем спиртовки — им по жребию выпало готовить завтрак; смотрела издалека, с другого края поляны, медовым взглядом Таня, и свежие ландыши светились у нее в волосах. Ее взгляд пугал и притягивал, отталкивал и манил, и, спасаясь от душевной сумятицы, чувствуя, что окончательно запутался в ощущениях, мыслях, страстях, Дима изо всех сил пытался вернуться в прежний, не замутненный томлением мир.

Петька разминался, как всегда по утрам, на залитой солнцем соседней поляне.

— Лягаться? — переспросил он. — Скажешь тоже… Это же каратэ. А-а-а, — заорал он вдруг дурным голосом, повергая невидимого противника ловким ударом наземь. — У нас клуб в подвале. Летом начнем осваивать джиу-джитсу, отца и мать каратэ. В армии, если что, пригодится. — Он поймал непонимающий взгляд Димы. — Про дедовщину слыхал? То-то… Нужно наращивать мышцы и оттачивать мастерство ближнего боя, понял?

Все знали, что Петька не собирается никуда поступать: отец — кадровый военный — наказал идти в армию.

— Что ты сейчас можешь выбрать, в твои-то годы? — сказал он сыну. — Послужи, возмужай — у нас все служили в роду, — научись за себя постоять, а уж потом выбирай, что душе угодно. Осенью, к призыву, тебе как раз восемнадцать. Сам Бог велел!

На Петьку в классе смотрели, не скрывая почтительного восторга и ужаса: все знали, что творится в армии, все ее как огня боялись, а Петька — нет, лез в самое пекло.

— Можно и мне к вам в клуб? — неожиданно спросил Дима.

Петька перестал лягаться, окинул приятеля критическим взором.

— Ну-ка, согни руку. — Жесткими пальцами он пощупал Димины мышцы. — Ничего, — протянул уважительно. — А теперь напади на меня! — Отойдя на три шага, Петька принял бойцовскую стойку. — Давай, вперед — никаких приемов, нормальная дворовая драчка.

Их уже окружили ребята.

Дима, спружинившись, прыгнул на Петьку, и они покатились по юной траве. Петька честно держал слово: никаких приемов не применял, но Дима чувствовал железные мускулы, крепость рук и упругость ног.

И мы, сплетясь, как пара змей,

Обнявшись крепче двух друзей…

Да, наверное, Петька мог бы сразиться и с барсом.

— Аут, — рубанул рукой воздух Сергей. — Чай стынет.

Он просто спас Диму от жестоких объятий Петьки.

— Так возьмешь меня в этот ваш клуб? — задыхаясь, спросил Дима. — Сколько в месяц? — добавил, спохватившись, с тревогой.

— Нисколько, — хлопнул его по плечу Петька. — Это же отец мой придумал. Выбил у ЖЭКа подвал, заставил нас привести все в порядок. Жаль, не ходил ты на каратэ, трудно сразу начинать с джиу-джитсу. Но я тебе подсоблю, покажу кое-что. Айда пить чай, а то слопают все без нас.

И снова был едва уловимый аромат ландышей в волосах Тани, нестерпимость желания, внезапно охватившая Диму, завладевшая им всецело, поработившая его плоть. И когда Таня шепнула: «Пошли в лес, погуляем», — он, проглотив упругий комок в горле, только кивнул.

Лес был прозрачным, зелень едва проклюнулась, всюду бродили ребята в поисках белых, желтых, голубых первоцветов, и Дима с Таней удалялись все дальше, поминутно оглядываясь: когда наконец скроются из глаз однокашники — дались им эти цветы!

Нашли низинку, обрадовались. Дима бросил на землю куртку и, торопясь и страдая, сгорая от нетерпения, повалил Таню. Ее светлые волосы щекотали ему лицо, синие глаза потемнели, закрылись, а он все брал с наслаждением и восторгом Таню, защищая ее своим телом от комаров, тучей налетевших в низинку, закусив губы, чтоб не стонать…

— Пошли, а то бросятся нас искать, — шевельнулась Таня.

— Обожди немного, — взмолился Дима.

— Нет, хватит.