Гибрид - Игорь Беляев

Откуда только он это взял? Ведь у него дома — ни одного иврея. И во дворе никто по-иврейски не калякает.

Дедушка спорит, что никакого, вообще, иврейского языка нет. Это язык ломаный немецкий.

Но дедушка даже по-ломаному не говорит.

По-ломаному говорит только Адельсидоровна. Она вообще на всяких языках разговаривает, потому что везде побывала до революции, когда еще замужем не была.

А «халоймес» — это значит пустые хлопоты.

На Лубянке.

В Лосинке тихо. Слышно, как на станции идет поезд. Это не поезд, а электричка.

Электричка останавливается, а поезд проходит мимо. Поезд стучит: тра-та-та, тра-та-та. А электричка, когда трогается, воет. Как сирена.

Сегодня я жду электричку. Или Аня привезет арбуз. Или мама приедет с Мишкой.

Вот — слышите? Это электричка.

Поезда ходят злые. А электрички — веселые.

Мама сказала: если ты совсем соскучишься, я уговорю Мишу к тебе приехать. На несколько дней.

Еще весной Мишка своровал в парке каштан. И принес маме. Мама любит цветы до ужаса.

— Да он втюрился, — сказала Нюра. — Вот смехота!

Мишка сразу убежал. Ну и что? Я тоже втюрился.

В кого? — Не скажу. Не скажу, и всё. Это секрет.

А в маму все втюриваются. Она жутко красивая.

Та-та-там, та-та-там, та-та-там…

Нет, это поезд. Он в Лосинке не останавливается.

Мама дачу не любит. Она сюда ездит только из-за меня. В городе дышать нечем. А на даче скучно. Потом — она боится. Вот папа вернется нежданно-негаданно, а дома никого нет.

Тетя Муся-из-оперетты перестала ссориться с мамой из-за папы. Она взяла своего Шершеневича и приехала к нам в Лосинку.

— Ты же знаешь, что я — тру-ля-ля, — сказала тетя Муся, — на меня сердиться бессмысленно. А тебя я все равно обожаю. И жить без тебя не могу.

Тут они стали обниматься и на радостях пошли в лес. А в лесу нам попался муравейник. Вот такой. Больше меня.

Шершеневич закричал:

— Вот он — символ счастливого человечества! — поднял меня на руки и хотел посадить на эту кучу.

Я по-правдашнему испугался. Но мама меня спасла.

— Вадим! Зачем вы пугаете мальчика? Ведь он не понимает ваших шуток, — сказала мама.

— А я не шучу. Я учу его жить, Ниночка Георгиевна! На этом свете можно выжить, только если хорошенько испугаться.

— Вы говорите какие-то несусветные вещи. Это интересно — когда вы пишите стихи. Но зачем устраивать театр из жизни?

— Вы чудачка, ей-богу. Если бы это был не мальчик, а девочка. Ладно, пусть растет, как цветок. Со временем вы поймете, как я прав.

Я совсем не хочу быть девчонкой. Мне нравится быть мальчиком. Пусть лучше Шершеневич сам будет девочкой.

— Страх — великое лекарство от глупости! — заявил Шершеневич и позвал всех на речку.

Я с ними купаться не пошел. Потому что он обещал меня утопить. А я пока не умею плавать.

Мама сказала, что Шершеневич такой злой, потому что его совсем не печатают. Но он знаменитый поэт. Тетя Муся называет его или «гений», или «мое чудовище».

Пушкин тоже был гений. Но ведь он не пугал детей? А сочинял веселые сказки.

Мы во дворе тоже играем в пугалки.

Прячешься. И… раз! Вылетаешь из-за угла.

Я так бабушку пугал-пугал, а она не испугалась. А дедушка испугался и закричал:

— Фуй! Фуй!

Бабушка сказала, чтобы я прекратил пугать дедушку. У него слабое сердце. И от страха он может упасть и умереть.

Все-таки хорошо, что тетя Муся помирилась и приехала к нам в Лосинку со своим «чудовищем». Потому что мама тут совсем замучивается. Я ведь вижу.

— Вы знаете, отчего гибнет рыба, выброшенная на берег? — спросил Шершеневич на прощанье. — Думаете, от недостатка воздуха? Ничего подобного. Рыба гибнет от скуки. Нельзя долго жить в чужой среде.

Мама сказала, что дядя Вадим слишком умный, и она будет рада, если они приедут, когда поспеет малина.

А самая вкусная малина у соседей. И если просунуться между досками в заборе, можно набрать малины — сколько хочешь. Но мама с бабушкой говорят, что это воровство. А воровать, даже малину, нехорошо.

Не знаю. Все ребята просовываются за малиной — и ничего.

Тут я согласен с Шершеневичем. Они меня воспитывают неправильно.

Вот еще одна электричка…

Опять никто не приехал.

Наверное, Аня не достала арбуз.

А мама не уговорила Мишку.

Идет дождь. Слышите?

Кап-кап, кап-кап…

Сидишь в шалаше. И слушаешь капли.

В носу щекотно. От лопухов. Чувствуете?

Я сложил их крест-накрест. И теперь они не пускают ко мне дождь.

Я люблю так сидеть один и думать про жизнь, как дедушка.

Все ж таки, я решил пожениться. На Красной Шапочке.

Одному жить скучно. Мама не собирается мне родить ни сестричку, ни братика. Папа уже совсем давно в «командировке». А без папы родить не получается. На Юрке пожениться никак нельзя. Потому что он мальчик. А мальчик на мальчике пожениться не может. Красная Шапочка, если на ней поженюсь, переедет жить к нам. И тогда мы будем вместе играть везде. И на Никицкой, и в Сокольниках, и в Лосинке.

Вместе будем есть, вместе будем спать, вместе играть во все игры. Потом мы вместе будем ходить в школу. Вместе ходить на работу. Вместе родить детей. Вместе смеяться. Вместе плакать. Если жить вместе, никогда не будет скучно.

И потом — Красная Шапочка красивая! Как мама. У нее такие светлые волосы, как у мамы. И глаза у нее голубые, как у мамы. И как у меня.

И она лучше всех смеется.

Кап-кап, кап-кап, кап-кап…

Только я теперь не знаю, где она, Красная Шапочка? Как ее найти? Потому что с прошлой зимы, как мы уехали жить в Сокольники, я уже ни разу ее не видел.

Дедушка тоже не знает, как ее искать. Теперь никого нельзя найти. Потому что все прячутся.

Кап-кап, кап-кап…

Ну и что? У нас во дворе все ребята играют в прятки. Один водит, а другие прячутся. Я могу так спрятаться, что меня даже бабушка не найдет. А потом — как выскакиваешь и бежишь со всех ног:

Палочка-ручалочка, выручи меня!

Палочка-ручалочка…

И она выручает.

Я сижу в своем шалаше и думаю: вот дождь скоро кончится. Приедет бабушка с работы. Может быть, Аня. Скорей всего, сегодня привезут арбуз. Хотя бабушка вчера сказала, что для арбуза еще рано.