Порох и соль - Дмитрий Манасыпов

Тут-то с улицы и донеслось:

– Вода! Свежая вода!

Ханна вздохнула, разворачиваясь к собственной двери:

– Ханна-Мария! Вставай, лентяйка! Опять шлялась дотемна, ключ заберу!

Хорне, усмехнувшись, встал.

– Не ругайся, Ханна. Дай ей порадоваться жизни, потому станет тяжелее.

– Не ругайся! – фыркнула та. – А как быть, шкипер?

– Я пройдусь, мне ногу нужно размять, и заплачу водовозу, он занесет анкерки. У двери?

Конечно, те были у двери, где же еще им быть? Сколько он сам себя помнил, всегда стояли там же.

– Вы осторожнее, шкипер, тетя будет потом переживать и расстраиваться.

Тетка-то да, теперь переживает еще больше. Хорошо, пять лет назад у нее появился Гленн, теперь внимание почти все на него, позднего сынка, непоседу и проныру. Хорне усмехнулся, выходя и неся в руке, за веревочные петли, плоские анкерки.

Стреендам тихонько оживал после ночи, перекликаясь знакомыми голосами улиц. Город у моря не спит допоздна, тут трудятся не меньше, чем в Вольных городах с их ремесленниками. Море не терпит лентяев и неумех, море не дает выжить тем, кто таким потакает.

Жестяной переулок, в самом начале которого стоял дом Хорне, уже зазвучал, звонко и хлестко. Казалось – много ли нужно кораблям от гнутого, скрученного или луженого тонкого металла? Много, от рупоров-матюгальников до окантовок канатов с линьками. Не говоря про боцманские дудки. Мастера, конечно, не кузнецы, не так сильно стучат и угольного дыма почти нет, но жить рядом с ними – еще то удовольствие. Только Хорне, родившийся и выросший тут, не жаловался. Так звучал дом.

Водовоз, старый знакомый, помахал, завидя его. Идти не стоило, старик подкатит, зная о шаге Хорне. Только сам Кишки-Вон считал иначе, стоять на месте, когда можно пройтись – глупо. Надо ходить, надо, пусть порой скрипя зубы. Море трусов и слабаков не любит, даже если ты его старый знакомец. Вперед, калека, раз-два, раз-два… Так-так, согласилась трость.

– Видел вчера «Марион». С прибытием, шкипер. – Водовоз, еще сильнее белея совсем седой бородой, кивнул ему. – Не стоится на месте?

– Нет.

– Ну, значит, к дому поедем на мой тележке. Тут шагов сто, а с анкерками я тебя, Хайни, не пущу. Тетка твоя меня потом пополам сжует и не подавится.

Хорне улыбнулся. Водовоз помнил его мальчишкой, помнил подростком и радовался, когда Хорне вернулся уже мужчиной под своими парусами.

– Надолго или нет, не спрашиваю. – Старик разливал воду в кувшины трем подошедшим хозяйкам, кидал, не глядя, деньги в большой кошель на поясе. – Сходил-то хорошо, ребятки твои, говорят, в порту вчера так покутили, чуть патруль вызывать не пришлось.

Хорне пожал плечами. Команда, оказываясь на берегу, кутит как ей вздумается, капитан не перечит, традиция… А традиции на Севере соблюдались.

– Под утро завалились имперские, шкипер. – поделился водовоз. – Сразу две «змеи» примахали, да большие, в три палубы, не иначе, весла в два ряда, пушки по бортам, да на носу с кормой. Видал?

– Видал. Новые суда, спускают на Длинном море и потом гонят сюда. Караван собирается, пойдут через Абиссу в Восточный номед.

– О как, – подивился водовоз, – так осень ж на носу, куда соваться? Льды встанут и все, приплыли.

– Встанут на Свардэ или в Доккенгарме. – Хорне протянул первый анкерок. – Они опытом ученые, просто так льды не затрут. Весной снимутся с якорей и вперед. На «змеях», думаю, еще и пехота есть?

– Это да. Людей везут на замену?

Не людей, легионеров. Легионы Безанта двигаются пешком, но не через Вольные города, закрывающие Восточный номед с южной границы. Вот и гоняют по морю сухопутных, меняя отслуживших свое на новеньких, либо перебрасывают ветеранов. А по дороге еще и вербуют всех, кому не в мочь оставаться дома, или подпирает бежать, да некуда. Нанялся на службу Безанта – никто тебя не выдаст местным властям, ты не в их власти. А если сунутся – огребут стальной щелчок по носу и все.

Только и ты сам, раз уж подмахнул договор, теперь птица подневольная. Сбежать? А как же, бегали… Только, чаще всего, недалеко и неудачно. И потом садились на весла тех самых «змеев», только вместо пяти легионных лет и, если захотел, еще три сверх срока, сразу на десятку. А десятку помахать веслами – это тебе не в сад за яблоками слазать, это чуть лучше копей с их кирками, обухами и остальным барахлом.

Хорне спрыгнул с тележки, уже почти тронувшейся:

– Занесешь ко мне? Дойду до рынка, хочу пройтись. Ханне скажи – на завтрак должны прийти четверо, есть будут за восьмерых. Сам погрейся, попей кофейку.

– Завезу, шкипер, спасибо.

Старик тронул лошадку, скрипнул колесами, как всегда – плохо смазанными. Хорне, похрамывая в сторону рыночной площадушки, усмехнулся. Скрипят колеса, скрипят из года в год, сколько он их помнит. Это звук родины, звук дома.

Так-так, так-так, приговаривала трость, впиваясь стальным наконечником в брусчатку. Камни, в складчину, привезли прадед Хорне, семья купцов и арматоров Грепп, чей длинный желтый дом сейчас оставался справа по курсу и несколько мастерских жестянщиков почти век назад. Сейчас она, блоддеров хвост, отдавала правнуку оплатившего болью, отзываясь после каждого шага. А, черт с ней, ни к лицу моряку морщиться и даже потеть. Назад, сказал!

Пот послушался, перестал капельками тянуться с ежика уже седеющих волос, все еще отливающих рыжиной. Раз-два, раз-два, Хорне Кишки-Вон, пока последний своего имени, спокойно маршировал по брусчатке Жестяного переулка, переходящего в Длинную улицу. До ее конца он просто так не добрел бы, да только ему туда и не нужно. Так-так, согласилась подруга-трость.

Он бы дошел до Сельдяного рынка, но уж больно далеко, почти у самой бухты. А вот Круглый, первый от дома, не так и далеко. И новостей там уже навалом, от возчиков, рыбаков, перекупщиков, молочниц и остальной торговой шатии-братии. Зачем городские новости шкиперу-каперу? Чтобы не пропустить нужное и интересное, творящееся дома. У Хорне дома два, оставленный за спиной и флейкк. Только одному без другого не бывать, а раз так, то стоит чего тут творится, пока сам шкипер в море.

Рынок уже расставился, разложился, шумел разговорами и торгом. Запускаемые с восходом фермеры, давно облюбовавшие именно Круглый, прочно ставили повозки, раскладывали прилавки. Здесь, на взморье, у изгиба теплого течения, урожай держался до самой осени, а город оберегал многих, съезжавших из магистратур и Лиможана. Люди садились на землю в пяти милях от городских стен и до нескольких небольших речушек, сажали-растили, врастая корнями как деревья.

От года в год на рынках все больше появлялось мяса. Птицу в городе держали и сами, но жили в основном уловом, сейчас же Хорне даже тут, на небольшом Круглом, разглядел выделенный уголок, где стучали топорами мясники. Разделанные свиные и коровьи туши краснели на крюках, а белые чепцы хозяек квартала виднелись рядом не меньше, чем у молочников. Вот и первая новость – достаток у горожан не упал, раз толкутся за мясом, пусть и подешевевшим. И товары из трюмов разойдутся все, оставив лишь кое-какие мелочи.