Ведьма и тьма - Симона Вилар

Святослав, переводя взгляд с ведьмы на Калокира и обратно, не сдержался, хохотнул. Этот ромей бабам всегда нравился, на какую глянет – та и его. Вон и Малфрида просияла, одернула складки накидки, заерзала. И глаз с патрикия не сводит.

– Это еще что за хоробр?

– Я? – шагнув вперед, переспросил Калокир. – Ох, князь, представь меня этому дивному созданию. Да скажи, что не враг я ей, что давно мечтал увидеть прославленную колдунью. А что она так красива, даже не мыслил.

Князь насмешливо потеребил ус. Ну, этот живо уговорит ведьму на все, что угодно. Надо было раньше его звать. И пока Святослав объяснял, кто из них кто, пока говорил, зачем Малфриду покликал, эти двое глаз друг от друга отвести не могли. Князь опять засмеялся, а там и отступил, подумав, что лучше бы оставить их наедине. С чародейкой князь уже обо всем поговорил, а дальше пусть Калокир уламывает упрямую дикарку.

– Можно мне будет увидеть ваше волшебство? – спросил у Малфриды ромей, даже не заметив, как вышел Святослав. – Я немало слышал о чудесах этой земли, но когда прибыл… Сплошное разочарование. Ни живой, ни мертвой воды, ничего дивного вообще.

– А чужакам наши дива и не надобно видеть. Ты вот иное скажи мне, хоробр, откуда речь нашу так хорошо знаешь?

Калокир поведал, что родом он из Корсуня, куда нередко заезжают торговцы из Руси. Вот и научился у них. А позже, когда служил под командованием Никифора Фоки, сражался вместе с отрядом русов на Кипре. Среди них у Калокира было немало добрых приятелей. Они и поведали о тех чудесах, что творятся на Руси.

Малфриде нравилось, как он говорит, просто и доверительно. А еще больше ей нравилось, как он смотрит на нее: восхищение в его карих глазах так и светилось.

– А не убоишься ли ты страхов наших? – спросила лукаво. – Когда чары творятся, даже самые храбрые бледнеют, а то и бегут без оглядки.

– Ну, если такая, как ты, их не боится, то отчего же мне страшиться? Нет, не испугаюсь. Не хочу, чтобы ты меня трусом сочла. Я иного хочу…

И он мягко взял ее руку в свои.

– Хочу нравиться тебе. Ну, что ты отвернулась? Не доверяешь? Мне князь твой доверился, другом назвал.

Но Малфрида думала о другом. Ромей, корсунец, человек Никифора Фоки. Наверняка крещеный. А там, где христиане, никакого чародейства быть не может.

И она холодно отстранилась от пригожего чужака. Небось и крест прячет под одеждой.

– А ну-ка, покажи мне твою грудь, – неожиданно приказала ведьма.

Калокир сперва опешил, потом рассмеялся. Небрежно откинул плащ, стал разоблачаться, расстегнул заклепки на наручах толстой кожи, уронил их на половицы. Потом начал стаскивать кольчатый доспех, расшнуровывать стеганую панцирную куртку на груди. И при этом смотрел на Малфриду, не отрывая глаз. А она вдруг позабыла о нательном кресте и подумала… невесть о чем. О том, что плечи у ромея широкие, а руки мускулистые и сильные, шея крепкая, а пропотевшая рубаха пахнет сильным мужским телом и какими-то незнакомыми травами. Когда он обнажился по пояс, она проследила взглядом, как с его поросшей темными волосами груди по мускулистому животу спускается, сужаясь, тонкая дорожка, уходя под опояску пестрых штанов. И ей захотелось прикоснуться к нему. Что она и сделала, медленно, осторожно провела кончиками пальцев по его чуть влажной шелковистой коже, пропустила темную грудную поросль сквозь пальцы. И услышала, как ромей задышал тяжело. В унисон ее срывающемуся дыханию.

Малфрида резко отступила, заставила себя опомниться.

– Креста не носишь? Ты не христианин? – спросила чересчур сухо.

Калокир в первый миг опешил, потом рассмеялся.

– Добился бы я чего-то в империи, если бы не был крещен! Да, Малфрида-чародейка, я христианин.

– Тогда чудеса наши тебе видеть не дано!

– Отчего же?

– Христиане их не видят.

Калокир явно огорчился. Провел рукой по груди, будто хотел нащупать там крестик, но не нашел. И опять поглядел на ведьму с весельем в глазах.

– А если скажу, что я плохой христианин?

– Как это? Я так понимаю – либо веруешь, либо нет. Ты-то веришь в своего Распятого?

Ромей пожал плечами.

– Да не думаю я о нем никогда. Меня окрестили еще младенцем, и, пока я был мал, родители часто водили меня в храм, но я там все больше по сторонам глазел, а то и подремывал под песнопения с хоров. А как старше стал… ну да, в церковь хаживал, но не молиться, а поглядеть на красавиц, которых компаньонки-матроны приводили туда, да перемигивался с ними, а то и свидания назначал. А как в войско вступил, так вообще некогда стало молиться. Я к тому времени понял, что надо надеяться на себя, а не на Всевышнего, в боевом искусстве совершенствоваться, а не ждать чего-то, что подаст Провидение. И судьбу я брал своими руками, причем везение сопутствовало мне без всяких молитв. Так что христианин я плохой. Не исповедовался и не причащался много лет, да и в храм входил… Уже и не припомню даже, когда это было… Вот и крест не ношу. Но по мне, что с крестом, что без него – все едино.

Малфрида оценила сказанное. Вот перед ней ромей-христианин, а своего Бога не чтит, забыл о нем. Этим он ведьме особенно понравился. Однако окрещен. Важно ли это? Чары подействуют на него или нет?

Она подняла руку, раздвинув пальцы, но когтей выпускать не стала, – только волосы взвились и рассыпались по плечам, как при порыве ветра, глаза поменяли цвет, стали желтыми, прозрачными, зрачок сузился.

Калокир смотрел как завороженный. Ощутил вдруг: словно горячим ветром пахнуло. А потом холодом неожиданно обдало, даже озноб пробрал. Но прошел миг – и нет ничего, а чародейка смотрит испытующе.

– Вот это да! – ахнул Калокир. – А ну еще!

Малфриде в первый миг показалось, что она ослышалась. Впервые кто-то не испугался ее чар. И этим человеком оказался чужак, пришлый, да еще и крещеный. Но то, что при этом бывшем христианине она могла колдовать, Малфриду порадовало.

– Ладно, ромей Калокир, будут тебе еще чары. Но не сейчас, а когда время придет.

Она шагнула к двери, но Калокир удержал ее за руку.

– Постой, не уходи так быстро.

Малфрида засмеялась так, как только чародейка может, – словно музыка журчащая зазвучала, словно жемчуг скатный рассыпали. А сама заглянула в темные очи ромея, убрала легким движением с его чела упавшую прядь и сказала:

– Нет, не удерживай меня сейчас, Калокир из Корсуня. Пойду я, князю обещала помочь. Однако если ты, красень, не передумаешь и не убоишься колдовских чар моих, то приходи на исходе праздника Стрибога к священному дубу. Как роса вечерняя ляжет, так и приходи.

С тем и удалилась.

Рожденному в византийском Херсонесе Калокиру языческие обряды Руси казались варварством. Оттого и ритуалы в день Стрибога ветреного его не увлекли, а только вызвали раздражение. Воющие волхвы, бьющие тулумбасы, орущая, раскачивающаяся толпа… Дикость! Он согласился прийти на праздник лишь по одной причине: та загадочная женщина с колдовскими глазами сказала, чтобы в вечер Стрибогова дня был он у священного дуба, дабы они могли встретиться… А теперь тут сущее столпотворение! Дымят костры, куда бросают охапками ароматные травы, песни поются долгие и протяжные, полотнища парусов повсюду развешены и расстелены, шагу не ступишь – полощутся на ветру, растянуты на склонах, дымом священным окуриваются, чтоб Стрибог послал воям попутный ветер, когда отчалят. Еще и петухов режут, кровью все обрызгано. Впрочем, петухи – еще полбеды. А как мужика худого, костлявого на алтарь стали валить и тот завывать и биться начал, Калокиру мерзко сделалось.