12 лет рабства. Реальная история предательства, похищения и силы духа - Соломон Нортап

– Джентльмены, мне нужно сказать вам несколько слов. И лучше бы вы их выслушали. Любой, кто сдвинет этого раба хоть на фут с того места, где он стоит, – все равно что мертвец. Прежде всего, бой не заслуживает такого обращения. Это позор – убивать его подобным образом. Я никогда не встречал более верного боя, чем Платт. Ты, Тайбитс – ты один во всем виноват. Ты сущий негодяй, и я это знаю, и ты в полной мере заслуживаешь той порки, которую получил. Кроме того, я служу надсмотрщиком на этой плантации семь лет, и в отсутствие Уильяма Форда я тут хозяин. Мой долг – защищать его интересы, и этот долг я собираюсь исполнить. Ты человек безответственный – дрянь человек. У Форда закладная на Платта в четыре сотни долларов. Если ты повесишь Платта, Форд лишится своих денег. До тех пор, пока закладная не погашена, ты не имеешь права отнимать у Платта жизнь. Да ты в любом случае не имеешь права ее отнимать. Для белого человека тоже есть закон, как и для раба. Ты ничем не лучше убийцы.

А что касается вас, – продолжал он, обращаясь к помощникам Тайбитса Куку и Рэмси, паре надсмотрщиков с соседних плантаций, – что касается вас – убирайтесь вон. Если вам хоть сколько-нибудь дорога ваша собственная безопасность, говорю вам, убирайтесь.

Кук и Рэмси без лишних слов вскочили на своих коней и поскакали прочь. Через пару минут Тайбитс, очевидно охваченный страхом и благоговением перед решительным тоном Чапина, тоже потихоньку убрался, подобно трусу, каковым он и был, и, оседлав свою лошадь, последовал за своими приятелями.

Я остался там, где стоял, все еще связанный, с веревкой, наброшенной на шею. Как только все они ускакали, Чапин позвал Рейчел и велел ей бежать в поле и сказать Лоусону, чтобы тот незамедлительно поспешил к дому и привел с собой бурого мула, которого весьма ценили за его необыкновенную прыть. Вскоре паренек явился.

– Лоусон, – сказал Чапин, – ты должен поехать в «Сосновые Леса». Скажи хозяину Форду, чтобы немедленно ехал сюда – что медлить нельзя ни секунды. Скажи ему, что Платта пытаются убить. А теперь поспеши, бой. Будь в «Сосновых Лесах» к полудню, даже если загонишь мула.

Чапин ушел в дом и выписал пропуск. Когда он вернулся, Лоусон уже ждал у порога, усевшись верхом на своего мула. Получив пропуск, он от души стегнул животное плеткой; мул метнулся прочь со двора, завернув за угол, поскакал вдоль реки быстрым галопом и скрылся из глаз за время меньшее, чем понадобилось мне, чтобы описать эту сцену.

Жаркое солнце – По-прежнему связан – Веревка врезается в плоть – Растерянность Чапина – Размышления – Рейчел и чашка воды – Страдания усиливаются – Горечь неволи – Прибытие Форда – Он перерезает веревки и снимает петлю с моей шеи – Сборище рабов в хижине Элизы – Их доброта – Рейчел пересказывает события дня – Лоусон развлекает своих спутников рассказом о скачке – Опасения Чапина в связи с Тайбитсом – Нанят к Питеру Таннеру – Питер объясняет Священное Писание – Колодки для рабов

Когда солнце в тот день приблизилось к зениту, стало невыносимо жарко. Его горячие лучи иссушали землю, она обжигала ступни, ступавшие по ней. На мне не было ни куртки, ни шляпы, я стоял с непокрытой головой, беззащитный перед его палящим пламенем. Крупные капли пота стекали по моему лицу, пропитывая скудную одежду, которая на мне оставалась. За изгородью, совсем рядом, персиковые деревья отбрасывали свою прохладную приятную тень на траву. Я бы с радостью отдал долгий год рабского служения за возможность обменять ту раскаленную духовку, в которой стоял, на возможность усесться под ветвями деревьев. Но я по-прежнему был связан, на шее у меня по-прежнему болталась веревка, и стоял я на том же месте, где меня оставили Тайбитс и его приятели. Я не сдвинулся ни на дюйм, так крепко я был связан. Возможность прислониться к стене ткацкой была бы для меня настоящей роскошью. Но мне невозможно было до нее добраться, хоть и разделяло нас расстояние менее чем в двадцать футов[37]. Мне хотелось лечь, но я знал, что тогда больше не поднимусь: земля пылает жаром и лишь добавит неудобств моему положению. Если бы я только мог хотя бы чуть-чуть изменить позу, это было бы для меня невыразимым облегчением. Но жаркие лучи южного солнца, которые весь долгий день палили мою непокрытую голову, не производили и половины страданий, которые я ощущал из-за того, что у меня болели конечности. Мои кисти и лодыжки, а также связки на руках и ногах начали вздуваться, и веревки уже тонули в распухшей плоти.

Весь день Чапин расхаживал взад и вперед по веранде, но ни разу не приблизился ко мне. Похоже, он пребывал в состоянии величайшей растерянности, взглядывал то на меня, то на дорогу, словно ожидая в любой момент чьего-то прибытия. Он не уехал в поля, как было у него заведено. По его поведению казалось, что он ожидал возвращения Тайбитса с более многочисленной и лучше вооруженной помощью, чтобы возобновить ссору, и было вполне очевидно, что он приготовился защищать мою жизнь любой ценой. Почему он не освободил меня – почему он заставил меня страдать от мучений весь этот долгий утомительный день – я так и не узнал. Уверен, что не из-за недостатка сочувствия. Вероятно, он хотел, чтобы Форд увидел веревку на моей шее и то, как жестоко я был связан; возможно, его действия в отношении чужой собственности, на которую он не имел никаких законных прав, были бы нарушением, которое подвергло бы его самого законному наказанию. Почему Тайбитс отсутствовал весь день – это тоже было для меня тайной, которую я так и не сумел разгадать. Он прекрасно знал, что Чапин не причинит ему вреда, если только он не будет упорствовать в своих замыслах против меня. Впоследствии Лоусон рассказал мне, что, когда он скакал вдоль плантации Джона Дэвида Чейни, он видел этих троих, и они повернулись и провожали его взглядами, пока он не проехал мимо. Думаю, Тайбитс предположил, что Лоусон был послан надсмотрщиком Чапином предупредить соседних плантаторов и призвать их к нему на помощь. Вследствие этого он, несомненно, действовал по принципу «главное достоинство храбрости – благоразумие»[38]и держался подальше.

Но какой бы мотив ни управлял сим трусливым и злобным тираном, это не имеет значения. Я по-прежнему продолжал стоять на полуденном солнце, стеная от боли. С самого рассвета во рту у меня не было ни крошки. Я постепенно слабел от боли, жажды и голода. Только однажды в самый жаркий момент дня Рейчел, наполовину испуганная тем, что поступает вопреки желаниям надсмотрщика, отважилась подойти ко мне и поднесла чашку с водой к моим губам. Это смиренное создание так и не услышало, да и не смогло бы понять, если бы услышало, те благословения, которые я посылал ей за этот волшебный напиток. Она лишь промолвила: «О, Платт, как мне тебя жаль», – а потом поспешила к своим кухонным заботам.

Никогда еще солнце не двигалось по небесам так медленно, никогда оно еще не изливало вниз такие яростные и огненные лучи, как в тот день. По крайней мере, так казалось мне. Каковы были мои рассуждения – бесчисленные мысли, которые толпились тогда в моем рассеянном уме, – я даже не пытаюсь выразить. Однако могу сказать, что за целый долгий мучительный день я ни разу не помыслил о том, что южный раб – накормленный, одетый, наказываемый и защищаемый его хозяином – счастливее, чем свободный цветной гражданин Севера. Эта мысль у меня ни разу не возникла. Хотя найдутся многие, даже и в северных штатах, благодушные и благонамеренные люди, которые объявят мое мнение ошибочным и всерьез примутся подкреплять это утверждение аргументами. О-о, им не довелось испить, как мне, из горькой чаши рабства.