Мир неземной - Яа Гьяси

смотрела на нас своими пронзительными зелеными глазами, пока кто-нибудь не сдавался и не мямлил что-то бессмысленное.

– Хопкинс – это любовь к языку, – сказала профессор однажды. – Ну только послушайте это: эхо кукушки, гроздь колокольчиков, очарование жаворонка, выжимающий соки из жертвы вор, изгиб реки. Он получает столько удовольствия от того, как эти слова подходят друг другу, от их звучания, что мы, читатели, получаем не меньшее удовольствие от чтения.

Она говорила как в экстазе, будто была на полпути к оргазму. Я не получала от чтения равного удовольствия. Я не получала даже четверти того удовольствия, которое, казалось, испытывала моя профессорша, просто говоря о стихах. Я боялась ее и ненавидела поэзию, но ощущала странное чувство родства с Хопкинсом всякий раз, когда читала о его личной жизни, трудностях примирения религии с желаниями и мыслями, подавляемой сексуальности. Мне нравилось читать его письма, и я, вдохновленная каким-то романтическим идеалом девятнадцатого века, попробовала писать собственные послания маме. Письма, в которых я надеялась рассказать ей о своих сложных чувствах к Богу. «Дорогая мама, – начинались они, – я много думала о том, совместима ли вера в Бога с верой в науку». Или: «Дорогая мама, я не забыла той радости, которую испытала в тот день, когда ты проводила меня к алтарю, и все собрание протянуло руки, и я действительно, по-настоящему ощутила присутствие Бога». Я написала четыре таких письма, и все они могли быть разными лепестками на цветке моей веры. «Я верю в Бога, я не верю в Бога». Ни одно из этих чувств не соответствовало тому, что я на самом деле ощущала. Я выбросила письма и с благодарностью приняла свою тройку.

~

У Нана всегда были противоречивые чувства по поводу Бога. Он ненавидел молодого пастора, человека лет двадцати с небольшим, который только что закончил Собрание Мастеров, своего рода тренировочный лагерь для будущих духовных лидеров, и который настаивал, чтобы все называли его не пастором Томом, а П. Т.

П. Т. стремился общаться с молодежью на ее уровне, что, судя по его отношениям с Нана, сводилось к постоянному употреблению сленговых словечек, которые, по мнению пастора, сейчас были в моде.

– Здаров, чуваки! – любил он приветствовать свою паству.

Нана едва сдерживался, чтобы не закатить глаза. Наша мать отчитывала его за неуважение, но даже она считала П. Т. каким-то дурачком.

Нана исполнилось тринадцать, когда он окончил детскую церковную школу и перешел в группу молодежи. Мне не хватало его по воскресеньям, когда наш пастор доставала кукол, а брат неохотно плелся послушать проповедь П. Т. Я начала неважно себя вести на богослужениях, крутилась на стуле и отпрашивалась в туалет каждые пять минут, пока наконец пасторы не разрешили мне ходить в воскресную школу с Нана, но возвращаться в детский храм в обычные часы богослужений. На этих утренних уроках брат сидел как можно дальше от меня, но я не возражала. Мне нравилось находиться с ним в одной комнате, чувствовать себя старше, мудрее, чем другие дети моего возраста. Те продолжали смотреть сценки пастора для детей, которые к тому времени уже стали утомительными. Даже тогда я отчаянно пыталась доказать свою значимость, свое превосходство, и, став самой юной слушательницей в молодежной группе, считала это некоей демонстрацией моей добродетели.

Как и пасторы детской церковной школы, П. Т. много говорил о грехе, но кукол не любил. Он мало обращал внимания на меня и трактовал Писание так, как считал нужным.

«Если бы девочки только знали, о чем думают мальчики, когда видят их в этих коротких или вызывающих одеждах, то больше никогда бы их не надели».

«Есть много людей, которые никогда не слышали Слова Божьего, и они прозябают во грехе, пока мы не принесем им благую весть».

«Бог гордится нашей преданностью Ему. Помните, он наш жених, а мы его невеста. Мы не должны быть верны никому другому».

П. Т. постоянно ухмылялся и барабанил пальцами по краю стола, пока говорил. Он был из тех молодых пасторов, которые хотели сделать Бога модным и вечно перегибали. Его Бог не любил книжных червей и компьютерных фанатов. Он был богом панк-рока. П. T. любил носить рубашку с надписью «Фрик Иисуса». Слово «фрик» рядом с именем Бога было сознательной провокацией, мол, это не то христианство, которое знала твоя мать! Если бы Иисус был клубом, П. Т. и другие подобные ему молодежные пасторы стали бы вышибалами.

Однажды Нана поставил под сомнение этого Бога не для всех. Брат поднял руку, П. Т. перестал барабанить и откинулся на сиденье.

– Валяй, бро.

– Так что, если где-то в Африке есть крошечная деревня, настолько удаленная, что ее еще никто не нашел, а значит, ни один христианин не смог поехать туда в качестве миссионера и распространить Евангелие, – отправятся ли все ее жители в ад, даже если в принципе не могли слышать об Иисусе?

П. Т. ухмыльнулся и чуть сощурился.

– Бог дал бы им возможность услышать благую весть.

– Ладно, но если предположить?

– Гипотетически, чувак? Да, все они отправятся в ад.

Меня потряс этот ответ, самодовольный вид, с которым П. Т., не моргнув, обрек на вечное проклятие целую беспомощную деревню африканцев. Он не потратил даже секунды на размышления над вопросом Нана, не придумал выход. Например, сказал бы, что Бог не занимается предположениями, – вполне разумный ответ на не совсем разумный вопрос. Готовность пастора участвовать в игре моего брата сама по себе была признаком того, что П. Т. видел в Боге своего рода приз, и лишь немногие из живущих его заслуживали. Как будто он хотел отправить в преисподнюю тех жителей деревни, как будто верил, что есть люди, для которых ад – заслуженная реальность.

А больше всего меня беспокоило ощущение, будто эти невольные грешники в глазах пастора очень напоминали нас с братом. Мне исполнилось семь, но дурой я не была. Я видела брошюры, в которых провозглашалась огромная потребность в миссионерах в других странах. Дети в этих брошюрах, их раздутые животы, жужжащие мухи вокруг глаз, их грязная одежда – все они были такими же темно-коричневыми, как и я. Я уже понимала, как продается образ бедности, вызывающий противоречивые импульсы помочь или отвернуться, но я также понимала, что бедность не имеет цвета кожи. Я видела в школе детей из трейлерного парка, как они мгновенно вскидываются, стоит лишь упомянуть их тесную обувь или чересчур большие штаны. Видела сгнившие сараи и фермерские дома в захолустье в нескольких минутах езды от моего города.

– Не дай бог, чтобы наша машина сломалась в этой грязной деревне, – молилась мама на чви всякий раз, как мы проезжали те места.

Она использовала слово akuraase, которым обозначила бы деревню в Гане, но я уже привыкла воспринимать Америку как нечто возвышенное