Когда я уйду - Эмили Бликер

У большого белого здания с округлым крыльцом, помимо старого «Крайслера», стояли еще несколько машин. Понять, что это не жилой дом, можно было только по деревянной табличке с надписью «Администрация». Люк поднялся по ступеням к свежеокрашенной зеленой двери с прикнопленным выцветшим листком, на котором были изображены руки, поддерживающие младенца. «Вы в отчаянии? Вам нужна помощь? Здесь вы можете оставить ребенка возрастом до года. Мы не станем задавать вопросов. Если закрыто, позвоните».

До года? Значит, люди способны добровольно отказаться от всех радостей и невзгод родительства? Все эти кормления, бессонные ночи, первые улыбки и детский лепет… Да у кого рука поднимется? И кто вообще доберется сюда, по такой-то дороге?

Нажав на кнопку звонка, Люк вошел в дверь и оказался в неожиданно просторном холле: полукругом выстроились стулья, обитые бордовой тканью, чуть подальше стоял стол. Какая-то женщина помахала ему из-за экрана компьютера.

— Садитесь, пожалуйста, я подойду через минутку.

Люк расстегнул пиджак и выбрал стул поближе на тот случай, если дама вдруг о нем забудет.

Она пощелкала по клавишам, затем встала из-за стола и взяла какой-то планшет с зажатыми в нем листами бумаги. Надо же, совсем юная, лет семнадцать-восемнадцать, не больше… И глубоко беременна.

— Здравствуйте! — Женщина улыбнулась и указала на дверь с табличкой, изображающей мальчика и девочку. — Ваша дочь в туалет пошла? Меня зовут Люси. Когда дочка выйдет, пусть заполнит этот бланк. Я позову мисс Стефани, она вам все расскажет.

Девушка сняла трубку и набрала номер, клацая ногтями по кнопкам. Люк посмотрел на планшет с распечаткой.

Девушка положила трубку.

— Вы дочитывайте, а потом мисс Стефани пригласит вас к себе. Остальные бумаги заполните в ее кабинете. Меня туда не пускают — конфиденциальность.

Последнюю фразу она прошептала, приставив ладонь ко рту. Потом, глянув на дверь туалета, спросила:

— Может, ее укачало?

— Да нет…

Из кабинета вышла высокая женщина в голубой блузке с блондинистыми кудрями, темными у корней. Она улыбалась во весь рот, так что видны были десны — Люк таких огромных десен в жизни не видел. Должно быть, это мисс Стефани.

— Вы отец Даны? Приятно познакомиться!

Она протянула ему руку. Мисс Стефани была столь приветлива, что Люк пожалел, что у него нет беременной дочери, укрывшейся в туалете.

— Вышло недопонимание. Я приехал без дочери.

Мисс Стефани отняла руку и склонила голову вбок, как попугай. Все ее дружелюбие мгновенно испарилось.

— Вот как? Она передумала?

Теперь стало заметно, что ей за пятьдесят.

— Нет. Моей дочери всего девять, и она учится в четвертом классе. Изучает головастиков и деление.

— Девять лет? — охнула девушка за столом.

— Тише, Люси. Иди в дом. Тебя это не касается. Давай-давай. А то отправлю помогать Дейзи на кухню.

Та фыркнула, но поднялась и ушла. Проходя мимо туалета, она кинула на дверь выжидательный взгляд — вдруг оттуда все-таки выйдет таинственная девятилетняя девочка… Как только Люси ушла, мисс Стефани подозрительно оглядела Люка.

— Пройдемте в кабинет.

Когда Люку было одиннадцать, он отказался препарировать лягушку на уроке биологии, и его вызвали в кабинет к директору. Теперь, в тридцать семь, он по-прежнему чувствовал, что подобный вызов не сулит ничего хорошего.

Облик мисс Стефани навевал мысли о груде пыльных книг и кошках, так что Люк был приятно удивлен, увидев большой дубовый стол с кожаным креслом на колесиках и два стула в цветочной обивке. На стенах, выкрашенных в пастельно-желтый оттенок, висело множество фотографий, с которых смотрели сотни незнакомых лиц. Он словно очутился в старом фермерском доме, а не в агентстве по усыновлению. Как только они сели, мисс Стефани завела разговор:

— Что ж, наверное, хватит строить предположения о том, кто вы и зачем приехали. Но прежде, чем вы изложите все это, хочу сказать, что мы уважаем частную жизнь наших пансионерок и не делимся информацией ни о них, ни о детях.

Не обращая внимания на ее слова, Люк полез в карман и выложил перед ней фотографию.

— Это моя жена.

Снимок был сделан на Пасху два года назад, еще до того, как в их обиход вошло слово «саркома». Тогда приехала теща и настояла, чтобы дети пошли в церковь. В тот день на Натали был желтый сарафан, отороченный у выреза белым кружевом, отчего ее кожа казалась фарфоровой. Она нарядила Мэй в светло-розовое платье в мелкий цветочек. Дочери было семь, но за два года она почти не изменилась, только подросла. Уилл с тех пор пережил половое созревание, а на фотографии стоял еще мальчик с идеально расчесанными на пробор волосами — похожий и не похожий на себя нынешнего.

Мисс Стефани фотографию не взяла, однако наклонилась, чтобы рассмотреть.

— Милая женщина, но мы не размещаем взрослых. Нашим постоялицам от двенадцати до девятнадцати.

— Она не беременна. Ее зовут Натали Ричардсон. Она умерла.

Мисс Стефани даже бровью не повела, услышав имя Натали.

— Мой сын, ему сейчас четырнадцать, полез в ее вещи и нашел конверт из «Маранафы»; на нем стоит штемпель. Дата отправки — в том же месяце, когда он родился. Мальчик вбил себе в голову, что его усыновили.

Мисс Стефани скрестила на груди руки, не отрывая взгляда от Люка.

— Не понимаю, чем мы можем помочь.

— Послушайте, я точно знаю, что его не усыновляли.

Люк вынул из кармана сложенный конверт. Вместе с ним на пол спланировал свернутый тетрадный листок с бумажной бахромой с одного края. Люк на секунду растерялся, затем нагнулся и подобрал его, положил обратно, похлопав себя по карману. Мисс Стефани многозначительно кашлянула, и Люк вспомнил, где находится.

— Я был в отъезде почти все время, пока моя жена его носила… Надеюсь, вы объясните, зачем прислали этот конверт, ведь у самой Натали я спросить уже не могу.

Заведующая прищурилась.

— Это письмо от наших юристов из Чикаго. Такое получает каждая девушка, которая жила в наших приютах; в нем разъясняют всякие формальности по передаче ребенка на усыновление. Всего у нас шесть филиалов — в Иллинойсе, Индиане и Мичигане. Усыновление обычно оформляется по месту. Большего сказать не могу.