Маленькая желтая лампа - Алла Дымовская

– Он первый начал! – тут же выпалила Тана, даже не подозревая, как ее в очередной раз втянули в модулярную игру. – Вот, смотрите сами!

И навигатор-протектор первого класса беспечным, легким движением стянула с себя тренировочный полукомбинезон заодно вместе с тонким нижним термобельем, обнажив половину весьма соблазнительной ягодицы. Зрелище не для слабонервных, однако, Э-модулярному психологу не привыкать, а вот комиссара с минуты на минуту могла и впрямь хватить кондрашка.

– Небольшое покраснение. Выходит, из-за этого надо было жечь всю деревню? – насмешливо спросил девушку Арсений.

– Какую еще деревню? – не поняла Тана, тем не менее комбинезон и штаны вернула на место.

– Всего лишь цитирую очень давний и очень бородатый анекдот. Однажды кто-то написал на стене сарая – это такое специальное помещение, где в старину хранили дрова для печи, – нечто оскорбительное про жену одного незадачливого мужа. Тогда, недолго думая, муж решил устранить нехорошее слово кардинальным способом и в гневе подпалил ни в чем не повинное строение. А от сарая уж дом загорелся, а потом соседний, а потом еще и еще. На следующий день, когда окружной судья спросил мужа, зачем он это сделал, бедняга рассказал ему, как хотел убрать со стены ругательное замечание про свою жену. В ответ судья ему и говорит: «И для этого надо было жечь всю деревню?» То есть имеется в виду, что не нужно тушить огонь плазменной пушкой и не стоит превращать пустяковое недоразумение в Титановое Побоище на Демосе.

– Пустяки! Для вас, может, и пустяки! – совсем по-ребячески надулась Тана. – Мне, может, обидно! И хоть бы извинился! А еще на меня же лается!

– Я хотел! Я не успел! Я чуть было не остался без глаза! – в оправдание себе захныкал Цугундер, уразумев, что конфликт принимает нежелательный для его комиссарской чести оборот.

– Я понимаю вас, господин комиссар. Но без глаза вы бы не остались в любом случае. На борту имеется чудный регенератор последней модели, уверяю вас. И кстати, предлагаю прямо сейчас воспользоваться некоторыми моими услугами, дабы вы могли явиться на завтрак в надлежащем виде, – Арсений тонко намекнул на безобразный синяк, одновременно желая развести фон Герке-Цугундера и все еще воинственно настроенную Тану по разным углам ринга. – Вам же, Тана, стоит принять извинения господина комиссара, которые он не успел принести. И впредь лучше решать недоразумения словесным способом, благо, за гадостями в карман вы не полезете.

Хотя Арсений и говорил все это уравновешенно-благонравным тоном, все же посмотрел на Тану с нарочито смешливым выражением лица, как бы донося до ее сведения: конечно, Герке-Цугундер настоящий козлоногий похабник, но не стоит опускаться до его уровня.

– Все равно он мудак, – прошептала Тана им вслед одними губами, когда Арсений обернулся к девушке уже на выходе из процедурного зала.

Тогда доктор, не вполне осознавая, что и зачем делает, подмигнул ей самым залихватским образом, а Тана улыбнулась ему в ответ. И тут же Арсений понял – он теперь в один миг добился больших ее симпатий, чем за все время их совместного полета, несмотря на великую тьму научно обоснованных ухищрений, настоятельно рекомендованных общей теорией первичного контакта.

Но день с этого момента целиком пошел насмарку. Фон Герке-Цугундер, разумеется, вместе с подбитым глазом как прилепился к доктору с утра, так и не отставал до самого отбоя. Ему, видите ли, нужна помощь Э-психолога, чтобы пережить космических масштабов стресс. Конечно, в иные периоды красотку Тану можно было обозвать и так, но вряд ли средних размеров фингал, который, кстати, весьма успешно обещался пройти к завтрашнему вечеру, тянул на вселенскую катастрофу. И как назло, магистр Го Цянь не мог прийти к Арсению на помощь. Еще до первого завтрака китайский философ и сеньор Рамон заперлись в лаборатории, не вышли даже на обеденный перерыв. А нервное и громко выраженное требование пана Пулавского, посланное по переговорной мембране – соблюдать корабельный распорядок, – оба ученых проигнорировали.

Арсению же ничего не оставалось, как слушать нудные разглагольствования господина комиссара о страшном упадке нравов по всей системе, перемежающиеся время от времени похвальбой о прошлой значимости его чиновничьей особы, с чьими заслугами на корабле возмутительным образом не считаются. Наиболее разумной тактикой было просто кивать в ответ, изредка вставляя короткие замечания «вы очень наблюдательны, господин комиссар», или «ничего не поделаешь, надо терпеть ради общего блага», или еще более краткое «ай-ай-ай, хм-хм!». Арсений уже успел согласно графику проинспектировать состояние вверенного его попечению медицинского бортового комплекта: все залитые в плексоморфный монолит печати со штампом КГ были на месте, и доктор зафиксировал проверку, приложив указательный правый палец к контрольной отметке. Потом посетил и камбуз, Пулавский недавно жаловался – есть подозрение на грибок в камере синтетического квазибелка. Грибка, по счастью, не оказалось, а вот как в стерильный контейнер попали человеческие сопли – это оставалось неразрешимой загадкой. Пан интендант клялся и божился, что, кроме него, на камбуз не имела доступа ни одна живая душа – Эстремадура закончил с рабской повинностью еще месяц назад, а уж он сам человек чистоплотный, – и чтобы его сопли, да в главной пищевой камере, не может такого быть. Тут же выступил по-прежнему хвостом следовавший за доктором Герке-Цугундер, который безапелляционно заявил: в происшествии явно виновата навигатор-протектор Закериди, и виновата в том умышленно. Однако и доктор, и пан интендант акт диверсии со стороны экипажа с возмущением отвергли, а комиссар обиженно провозгласил, что они еще попомнят его пророческое слово. В общем, жизнь в этот день у доктора Мадянова совсем не удалась.

Ну хоть бы Антоний не был на вахтенном дежурстве! Тогда вышло бы чего проще – предложить Цугундеру перенести пытку словесами в собственно каюту доктора для большего интимного удобства, а там Гент рано или поздно обязательно бы спровадил господина комиссара с глаз долой. И самое занятное, что его соседу ничего особенного бы для этого делать не пришлось. Фон Герке-Цугундер, уж кто его знает почему, люто боялся мирного пилота Галеона Антония. Тому достаточно было только посмотреть комиссару в лицо обычным спокойным, даже немного ленивым взглядом, как Герке-Цугундер мгновенно превращался в тихую атомную пыль.

Справедливости ради надо, однако, сказать, что и сам доктор Мадянов по не менее необъяснимой причине порой испытывал тревожное беспокойство в обществе своего соседа. Хотя ему-то Гент и слова не сказал не то что грубого, но и просто раздраженного. Второй пилот, напротив, всегда оставался по всякому поводу улыбчиво-доброжелательным, пускай и в меру неотесанным космическим хамом, но это как раз было нормально, и все прочее время, когда Арсения не одолевала вдруг странная тревога, был не сосед, а истый клад. Тем более у доктора не имелось ни малейшего шанса что-то сломать или временно вывести из строя в их надежно сконструированной спальной каюте. Поэтому попреков в безрукой интеллектуальности он тоже ни разу от Антония не слыхал. И вообще, Гент как-то сразу предоставил ему полную свободу благоустройства их совместного обиталища, покорно согласился на почетную нижнюю койку, а предложи Арсений и верхнюю, Галеону Антонию тоже вышло бы все равно. Единственно, что никак доктор Мадянов пока не мог разумно объяснить, так это полное и совершенное отсутствие у второго корабельного пилота даже намека на личное имущество. Конечно, «меморабельные комплекты» были строжайше запрещены, и сам Арсений, найди у кого доказательства нарушения этого правила, конфисковал бы опасный психогенный фактор не задумываясь. Особенно в пространстве свободного полета, рассчитанного, самое малое, на двадцать примерно лет в одну сторону и соответственно столько же в обратную. Непосредственные радио– и панорамные контакты с близкими и друзьями в экспедиции подпадали под запрет уже с момента старта «Пересмешника». Но все же свои, личные вещи имелись у каждого на борту. У кого фильмотека сновидений, если недостаточно казалось корабельных запасов, у кого голографическая картотека будущих, текущих и прошлых научных трудов, у Кэти Мелоун с собой обнаружились два вечерних платья, а фон Герке-Цугундер вообще тащил целый гардероб, включая небесно-голубую фрачную пару с длинными хвостами-фалдами. Арсений тоже вез немало хлама, оказавшегося ненужным вообще, за исключением разве заветных баклаг с концентрированной водкой. И даже у пирата Хансена доктор собственными глазами видел закрепленный на стене старинный роскошный хронометр, а рядом неслыханное антикварное диво – красного дерева небольшой судовой штурвал, и на нем, в переплет, импровизированная золотая якорная цепь. Впрочем, у старого Юла дом всегда был там, где он в данный момент находился, так что упреждение о «меморабельных комплектах» его касалось мало.