В лесах Сибири. Февраль-июль 2010 - Сильвен Тессон

Временами густые заросли стланика преграждают мне путь и требуют удвоить усилия. Уходит целых пять часов на то, чтобы выйти к водопаду. Меня не покидает тайная надежда, что если я подольше задержусь на этой вершине, то увижу оленя. Но, кроме следов росомахи, которые приводят меня в восторг, не замечаю ничего особенного.

Во второй половине дня иду рыбачить на озеро и в начале пятого вытаскиваю свою первую рыбу. Вторую — через три минуты, а третью — через полтора часа. На льду поблескивают три серебристых хариуса. Их тела содрогаются в неистовом танце. Мне нужно убить их и произнести те слова благодарности, с которыми коренные сибиряки когда-то обращались к умерщвленному ими животному или к природе, радующей их своими дарами. Сегодня, вместо того чтобы сказать «спасибо» или «извините», мы просто платим налоги.

Какое счастье видеть на тарелке собственноручно пойманную рыбу, в чашке — принесенную из проруби воду, а в печке — дрова, которые сам заготовил. Они все полны жизни. Отшельничество возвращает нас к истокам мироздания.

Помню, как проходили мои дни в Париже. Вече-ром я спускался за покупками. Разгуливая по супермаркету, привычным жестом я хватал нужные мне продукты и бросал их в тележку: современный охотник-собиратель в поисках пропитания.

Городские жители, бедные или богатые, левые или правые, покупают еду и бензин и сверх того платят многочисленные налоги. Отшельник ничего не покупает и, следовательно, ничего не отдает в пользу государственной казны. Он укрывается в лесу и сам добывает себе пищу. Проводя жизнь вдали от общества, он становится для государства упущенной выгодой. Быть упущенной выгодой — вот достойная цель для оппозиционера. Ужин из выловленной в озере рыбы и собранной в лесу черники носит в большей степени антигосударственный характер, чем любая демонстрация. Чтобы штурмовать бастионы власти, нужно использовать ее же собственные орудия. Но, как говорил Уолт Уитмен, «у меня нет ничего общего с этой системой, даже того, что необходимо для борьбы с ней». Когда однажды в октябре пять лет назад я наткнулся на «Листья травы» старины Уолта, я не знал, что чтение этой книги приведет меня в хижину. Открывать книги бывает опасно.

Жить в уединении — это протест. Отшельник исчезает с радаров, испаряется в никуда. Он больше не оставляет цифровых следов, не пользуется телефоном, не совершает банковские операции. Его личность невозможно установить. Это компьютерный взломщик наоборот: он покидает большую игру.

Впрочем, скрываться в лесах совершенно не обязательно. Добровольный аскетизм проповедуется и в городской среде. Нужно лишь немного дисциплины. Общество потребления оставляет нам право выбора. В условиях изобилия одни готовы превратиться в рабов собственного желудка, а другие встают на путь самоограничений и скромно живут в окружении книг. Не покидая городских квартир, они уходят в свой внутренний лес.

В бедных странах все иначе. На фоне дефицита и отсутствия альтернатив люди обречены на нищенское существование. Личная воля не играет тут никакой роли. Есть старый советский анекдот про мужика в гастрономе: «Опять у вас мяса нет?» Ответ: «Это неправда! Мяса нет в отделе напротив. У нас нет рыбы». Няня, вырастившая меня, была из Венгрии и рассказывала мне о подобных вещах. Я часто о ней думаю. Сам термин «общество потребления» кажется мне отвратительным. Его придумали инфантильные умы, недовольные собственной избалованностью. У них нет сил исправиться самостоятельно, и они хотели бы, чтобы их заставили.

В семь вечера намереваюсь печь блины из запасов муки, упакованной в герметичные пакеты. Намучившись, кладу на деревянную доску подгоревшую лепешку. Полчаса провожу на улице, ожидая, пока дым рассеется, а потом открываю пачку китайской лапши.

31 марта

Вот уже несколько дней проделываю эксперимент, напоминающий опыты Павлова по формированию условных рефлексов. Есть первые результаты. В девять утра играю на флейте у окна, затем бросаю хлебные крошки синицам. Этим утром они прилетели по первому зову — до того, как я дал им то, что причитается. Окруженный птицами, вдыхаю предрассветный воздух. Мне не хватает только Белоснежки.

День провожу на высоте. Поднимаюсь по широкой долине, расположенной к северу от избушки и поросшей лиственницами, притворяющимися деревьями с японских гравюр. Я называю ее «Белой долиной». После пяти часов сражений с сугробами достигаю отметки в тысяча шестьсот метров над уровнем моря. Наверное, со стороны я выгляжу как лось, увязающий по грудь в снегу. До вершины остается метров триста, но время позднее, и мороз крепчает. Спускаюсь к мысу Северный Кедровый. Дорогу мне пересекают следы рыси. Она, должно быть, проходила здесь час или два назад и ушла недалеко. Наклоняюсь над следами и принюхиваюсь, но не чувствую никакого запаха. Мне становится менее одиноко. Сегодня нас было двое, праздных гуляк.

Вечером колю дрова на поляне. Первое, что следует сделать, — мощным ударом вогнать лезвие колуна в дерево. Убедившись, что металл сидит глубоко, нужно поднять колун с чурбаком и со всей силы ударить по колоде. Если удар нанесен правильно, чурбак расколется на две части. Теперь остается разрубить каждую из них на мелкие поленья. Приноровившись, я больше не промахиваюсь. Еще месяц назад на рубку дров мне требовалось в три раза больше времени. Через несколько недель я стану настоящим виртуозом. Когда точно попадаю по цели и полено раскалывается с характерным треском, начинаю думать, что рубка дров — это боевое искусство.

Апрель. Озеро

1 апреля

В девять утра, в тот самый момент, когда я перечитываю фразу Мишеля Деона о том, что «несмотря на все усилия, уединение остается тем, что труднее всего уберечь», дверь резко распахивается — и в хижину вваливаются четыре рыбака. На их лицах написана свойственная русским решимость. Они приехали набить мне морду, не иначе.

Я не слышал, как подъехал их грузовик. Вздрогнув от неожиданности, проливаю чай на раскрытую книгу.

Гости радостно приветствуют меня. Они направляются в Северобайкальск, чтобы продать рыбу, выловленную у южных границ заповедника. Среди вошедших узнаю своего старого приятеля Сашу с отрезанными пальцами. Рядом с ним вижу Игоря, с которым познакомился зимой лет пять назад и у которого тоже не хватает нескольких фаланг, Володю Т. и бурята по имени Андрей, которого встречаю впервые. Как и полагается в таких случаях, накрываю на стол: нарезаю принесенную ими колбасу, достаю бутылку, расставляю стаканы. Мы начинаем пить.

Я прошу каждого из присутствующих рассказать, где он проходил военную службу. Володя был танкистом в Монголии (тост за танкистов), Саша — радистом на берегах Северного Ледовитого океана (тост за полярников), Игорь служил на флоте (тост за Черноморский