В лесах Сибири. Февраль-июль 2010 - Сильвен Тессон

подружки, они дают мне уроки русского.

Гости смотрят на меня непонимающе и принимаются собирать вещи.

12 апреля

Отправляюсь на мыс Елохин. Хочется попариться в жаркой русской бане, которую Володя так хорошо умеет затопить, а потом выпить пива на морозе, глядя, как пар от разгоряченного тела поднимается навстречу заросшим горным склонам.

Через два часа ходьбы по льду оставляю санки в устье замерзшей речки, острым клином вонзающейся в лес. Шипы на подошвах хорошо цепляются за поверхность, и я поднимаюсь на высоту восемьсот метров, карабкаясь между камнями, окруженными взъерошенными соснами. Слышно, как подо льдом журчит вода. По берегам реки тянутся кустарники с красноватой корой. Их вмерзшие в лед веточки напоминают кровеносные сосуды. Зима тисками сдавила все живое.

Спускаюсь и продолжаю путь по озеру. До Елохина семь километров. То и дело огибаю крупные трещины и перепрыгиваю разломы. Нужно найти выход из этого лабиринта. Порывы ветра взметают тонкие снежные змейки. Мне нравится гулять по льду: наряду с Луной, это одно из немногих доступных мест, где можно не переживать о том, что, шагая, вы раздавите какую-нибудь букашку. Идеальное пристанище для адептов джайнизма, ратующих за то, чтобы не причинить вреда ни одному живому существу…

Прожилки в толще льда. Вероятно, именно так выглядят нити мыслей. Если природа мыслит, то пейзаж является результатом ее размышлений. Когда-нибудь нам предстоит заняться психофизиологией экосистем и определить, какое чувство является доминирующим в каждой из них. Мы изучим меланхолию лесов и радость горных рек, нерешительность топких болот, суровость неприступных вершин, изысканную легкость водной ряби… Так возникнет новое учение, антропонатурология.

Открывая мне дверь, Володя шутливо спрашивает:

— Ты разве не принес Ирине букет цветов?

— Обычай дарить женщинам цветы кажется мне нелепым. Цветы непристойны. Они символизирует собой непостоянство и недолговечность; они растут на обочинах, предлагают себя всем ветрам, хоботкам насекомых, пыльце неизвестных растений, зубам животных… Мы топчем цветы, рвем их, погружаем в них свои носы. Женщинам нужно дарить редкие камни, образцы минералов или кусочки метеоритов — все то, что живет вечно и не умирает.

Вот что я хотел бы ответить Володе, но мой русский не настолько хорош. Поэтому я говорю:

— Принес бы, но он завял, пока я шел. Баня готова?

— Она ждет тебя, друг мой.

Вечером сижу на скамейке и смотрю на погрузившуюся во тьму Бурятию. У меня на коленях устроился кот Володи. Температура минус 12 °C, горизонт чист. Навострив уши, кот прислушивается к треску льда. Где-то лает собака.

Уже одиннадцать. Лежу на полу в теплой избе. Володя не выключил радио, и мы слушаем новости. Объявляют об авиакатастрофе. Польский правительственный Ту-154 разбился под Смоленском. Все присутствующие на борту погибли, включая президента и несколько десятков крупных политических деятелей Польши. Они летели в Россию почтить память жертв Катынского расстрела, ответственность за который Москва наконец-то признала.

— Володя?

— Что?

— Это уже не первый раз, когда поляки погибают на русской земле.

— Не смешно, придурок, не смешно.

13 апреля

Всю ночь напролет радио выплевывает новости. В полудреме слушаю, как растет число погибших: девяносто четыре… девяносто пять… девяносто шесть… В два часа ночи решаю заткнуть уши. Вырвав страницу из Джозефа Конрада, тщательно пережевываю ее (было невкусно) и засовываю кусочки «Лорда Джима» в уши, надеясь, что услышу шум моря.

Утром Володя берет меня с собой в лес на осмотр охотничьих ловушек. Прямой обязанностью инспектора лесного хозяйства является защита животных от браконьеров. Володя делает это строго внутри охраняемых территорий. Его дом стоит на берегу реки Елохин, у северной окраины заповедника. По ту сторону реки начинается тайга, которая не охраняется, — именно там Володя и охотится.

Он надел лыжи: две деревянные дощечки, оклеенные снизу конским камусом. Я следую за ним в снегоступах. На то, чтобы обойти все пятнадцать самоловов, уходит три часа. Мы двигаемся по рыхлому снегу вдоль границы между лесом и горными склонами. Сойки оповещают весь мир о нашем приближении. Молодая собака Володи еще не умеет охотиться и не знает, что не стоит беспокоить хозяина по поводу каждой белки. Володя, обучая ее делу, теряет терпение: «Вот сучка невоспитанная!» В двух ловушках обнаруживаем соболей. Мой спутник ворчит, что лес опустел и что раньше было лучше. Ради шкур белые американские охотники истребили бизонов; русские сделали то же самое с представителями семейства куньих. Когда люди приходят в лес, боги покидают его.

От Володи мне также предстоит узнать, что можно жить на берегу величественного озера, есть икру, медвежатину и лосятину, одеваться в меха, ходить по лесу с ружьем на плече и каждое утро, когда лучи солнца касаются льда, созерцать одно из самых прекрасных зрелищ, которые существуют в природе, но при этом мечтать о городской благоустроенной квартире, оборудованной современной техникой. Желание укрыться от цивилизации носит цикличный характер. Что-бы наслаждаться райской жизнью в лесной избушке, нужно сначала пройти через чистилище мегаполиса. Лишь окончательно погрязнув в конформизме и комфорте, мы перестаем испытывать всякое удовольствие и устремляемся на зов тайги.

В полдень я возвращаюсь. Лед присыпан снегом, подошвы скользят. Предвкушаю вечер в полном одиночестве. Туман окутывает склоны. Берег то появляется, то исчезает.

14 апреля

Зима все не кончается. Ночью было минус 15 °C. Ни малейшего намека на таяние снега. С утра до вечера с неба тихо падают крупные белые хлопья. Весь день провожу в избушке, как ребенок в материнской утробе, окутанный теплом и любовью. Время тянется медленно. Мне немного скучно. Этот день похож на плохо закрытый кран, из которого мерно капают минуты. Скука сейчас не в моде. Но к ней привыкаешь. Когда скучно, время приобретает привкус рыбьего жира. Затем этот вкус вдруг рассеивается, вам больше не скучно, и время вновь становится неосязаемым движением, пронизывающим все живое.

15 апреля

Ушло два с половиной часа на то, чтобы пересечь лес. Я поднимаюсь к верховьям второй долины, расположенной южнее избушки. Ищу подходящее для ночлега место. Несмотря на снегоступы, проваливаюсь в снег выше колен. Каждый шаг требует усилий. В семь вечера, весь взмокший, добираюсь до верхней границы леса. Выбираю ровную площадку среди нагромождений камней на высоте тысяча двести метров. В сотне шагов ниже по склону вижу след росомахи. Зимой этот зверь не впадает в спячку. Стоит лютый холод. По камням цвета ржавчины стелются кустарники — ветер сдул с них снежную шапку. Бурятия протянулась на востоке нитью красных огней. Я нарезаю сосновых веток, чтобы сделать себе постель и разжечь костер. Устанавливаю палатку, утепляю дно ветками, бросаю поверх спальный мешок. Разогреваю макароны, затем