Железные игрушки - магнитный потолок - Юрий Невский

Произвело ли появление во дворе «воскресшего» брата на плохого парня Мастака впечатление, близкое к культурологическому шоку, неизвестно. Но Василий, поверив в могущество Книги, наверное, тогда и решил стать писателем.

После явления сине-зеленых мужиков на Василия не снизошла благодать, конечно. Он не поднялся с насыпи совсем другим человеком, не отказался тут же от пагубной страсти. Но в дальнейшем пересмотрел свою жизнь заново. Боролся с искушением, в выпивке себя ограничил. А доводилось принять рюмку-две — всегда хорошо закусывал. И особенно обращал внимание, чтобы не было поблизости железнодорожных (и даже трамвайных) путей, автомобильных дорог, велосипедных дорожек. Навсегда отказался от диких и нелепых «индейских плясок».

К тому времени, когда в предчувствии неких свершений, стоял на платформе, пытаясь угадать, что заколдовано в иероглифах-снежинках, искрящихся на ресницах и прядях волос, выбившихся из-под шапочки любительницы музыки к хорошо сделанным, добротным вестернам — в его жизни было четыре пишущих машинки…

Четыре машинки с женскими именами.

Четыре жены, с которыми развелся.

В съездах-разъездах, разводах-женитьбах прошло время. В угаре, поисках компромисса и, как говорит американский писатель Стивен Кинг, «король ужасов», в «организации благотворительных обедов». Два десятка рассказов Василия были напечатаны, и даже премии за некоторые получил. Почему-то редакторы новых, только что открывающихся литературных журналов, альманахов, любили ставить какой-нибудь его рассказ (обычно в рубрику «Дебют», «Голоса молодых», «Зеленое перо» или что-то в этом роде); а он-то знал — плохая примета! Если в первом номере его рассказ, то непременно это издание тут же прогорит, его закроют, редакцию распустят.

Потому просил плату (чаще всего, символическую) вперед — пока еще издатели надеются на что-то, спонсоры подкармливают.

Когда-то была издана его единственная тоненькая книжка. Рассказы в ней светлые, солнечные. Солнечный ветер над рекой, тарзанка над рекой, купание в реке, рыбалка.

.. Так я там недалеко, в десяти минутах от этой самой больницы живу! — воскликнул Василий. — А вы с кем собираетесь праздновать Новый год?

— Я? Не знаю… Мама в больнице… И как это бывает? — Онега (так звали прекрасную скрипачку) была растеряна. — Ведь ее не заберешь. Нет. Мы в Истре живем. Сама не знаю.

— Видите ли, у меня только что очень сильная боль вступила под лопатку, вот здесь. Отдает в плечо, болит невыносимо! Надо растирать мазью степных кочевников, это древний рецепт, на основе змеиного яда. Натереть это место, укутать шалью и заклеить скотчем (мое ноу-хау, кстати); и все пройдет. Но не могу же я сам это сделать? Так что, если посетите мое скромное жилище, то будет очень удобно. И больница рядом, можно навещать вашу маму. У меня комната в коммуналке, ну и что? С соседями все нормально.

М-да… она погрустнела. — Я вас понимаю… У мамы ведь так же было. Сначала боль под лопаткой, и в плечо отдавалось, она не обращала внимания. Я ей «сеточку» сделаю из йода, и вроде пройдет. А потом, как вдарило! И вот тебе на, упекли в больницу! И еще неизвестно, как ее вытащить оттуда.

— Сеточку, сеточку! — в сердцах воскликнул Василий. — Кто это вам сказал? Не сеточку надо делать, а рисовать йодом иероглиф Единение ветров рождает бурю, а единение сил способно двигать горы. Но ничего, я вас научу. Вытащим вашу маму, — заверил Василий.

Этот год, судьбоносно начавшийся для Василия, пролетел, гремя ветрами вагона-февраля, треща ломающимся льдом вагона-марта… Ворвался в зеленый дым весны, в жару лета. И опять — желтая и багряная листва навстречу, потоки холодных ветров. Еще один поезд исчез, пропал в снежной мгле.

Тогда, после гонки сквозь железнодорожную ночь, у Онеги были свои планы, она отказалась от заманчивого предложения. Но обменялись телефонами. И через несколько дней она позвонила. Что-то неотложное с мамой, сама не успевает приехать из Истры. Нужно сходить в больницу, передать то, найти этого. И так случилось (не могло не случиться) — вскоре Онега снизошла в его жилище. Работа у нее в Истре, она скрипачка в оркестре, который патронирует администрация области. Мама Онеги пробыла в больнице долго, потом ее здоровье пошло на поправку. Василий приписывал это иероглифу Единение сил. Сделал его рисунок, вырезал трафарет, чтобы Онега сама наносила маме йодовые письмена. От иероглифа, оттого, что втирала змеиную мазь — ее скрипка в оркестре звучала все изощреннее… с какой-то надмирной холодящей отстраненностью. Это заметили и коллеги-музыканты, и даже дирижер сказал: «Что это вы так… по-змеиному играете?!» Но общая гармония оркестра приобрела новые, яркие краски. Коллектив занял первое место на престижном конкурсе, получил грант, был приглашен на гастроли в Европу.

У Василия все спуталось… мама Онеги, больница, Истра, Онегины репетиции, концерты… Но его словно подхватил и нес теплый ветер. Он сделал вторую книгу об «этапах большого пути» нефтяного короля. Перекроил, подогнал друг к другу несовместимое: школьные сочинения, заметки в стенгазету, студенческие рефераты, более поздние статьи, застольные речи степного человека. Вплел мифологические словеса, выстроил повествование во временной последовательности. Довольный нефтяник заказал ему третью книгу, заключительную.

После целого дня работы за компьютером он уставал. Виски и затылок цепенели от твердеющего раствора цементной боли, перед глазами мельтешил рой световых точек. Подступала нервная маета и томление. Ничего не соображая, бесцельно бродил из угла в угол, то застывая у окна, то вновь «зависая» перед экраном, вглядываясь в мчащийся навстречу, ставший бессмысленным поток метеоритных буквиц. Возраст не тот, столько времени сидеть перед компьютером. Но заказчик все требует в электронном виде. Оплаченные перья столичных критиков заточены под хвалебные рецензии. Жюри литературных премий пускает (заранее профинансированные) пузыри. Киношники бьют копытом в ожидании сценарного материала для съемок блокбастера всех времен и народов. У школьников в тех степных, а ныне нефтеносных краях, на носу экзамен, как сдавать его по третьей книжке? Ведь изданы, воспеты до небес, стали хрестоматиями только две?!

Последний кирпич трилогии — первый камень на мою литературную могилу, невесело размышлял Василий. Ведь он всего лишь литературный раб, безызвестный обработчик материала… Его имя и отдаленно не будет упомянуто рядом с эпохальной трилогией, привольные ветры не подхватят и не разнесут его, не шепнут на ухо обветренным каменным бабам, суровым стражам границ кочевого мира.

Ближе к вечеру он выходил прогуляться, шел в парк, сворачивал от основной аллеи на тропинку. По ней к детской площадке, где присаживался на облюбованной скамейке.

Быстрые зимние сумерки густо штриховали подступающие деревья. По аллеям, что лучше освещены и очищены от снега, прогуливались мамаши с колясками. Собаки, обалдев от радости, волочили на поводках своих хозяев. Кучковались группы молодежи, громко обсуждающей что-то на своем, малопонятном для остальных, языке. В глухих тупиках, порой, лоснились высокопроходимые иномарки, едва ли не распираемые изнутри от буханья качественной аппаратуры; за зеркальной чернотой стекол чувствовались напряженно пульсирующие любовные утехи.