Старая погудка на новый лад. Русская сказка в изданиях конца XVIII века - Автор Неизвестен

мне подарил еще сумку». Кума, не говоря ничего, сказала куму своему, чтобы он попарился и помылся в бане. «Очень хорошо, кумушка», — отвечал старик. Потом, лишь только успел выйти из горницы, как кума его, желая любопытствовать, что в сей сумке заключается, сев за стол, закричала: «Два из сумы!» Тотчас выскочили два молодца, растянули ее по полу и начали сечь, приговаривая: «Отдай старикову сумку!» Дети кумы его, видя, что мать их жестоко наказывают, побежали к старику в баню. Большая дочь просила его, чтобы он поспешил выйти из бани и запретил бы мать их более сечь. Выслушав сие, сказал старик: «Погоди, друг мой, я еще не парился». Спустя несколько прибежала другая дочь, просила его, что мать ее хуже становится. «Повремени, друг мой, я еще не мыл головы». Напоследок третья дочь прибежала и говорила, что уже мать ее совсем умирает. «Очень хорошо, — сказал он, — я уже голову вычесал и совсем иду». Потом, пришед в горницу, закричал: «Два в суму!» Вдруг два молодца схоронились. Между тем кума насилу встала и, пошед в чулан свой, вынула оттуда сумку и отдала старику.

Старик, взяв обе сумки свои, простясь с кумою, шел с радостию к своему дому и, пришед, по-прежнему говорил: «Старуха, встречай меня». Старуха на него ворчала: «Что ты, старый пес, бесишься». Напоследок он принудил старуху, чтобы она села за дубовый стол, а подле ее и сам сел, и вдруг закричал: «Два из сумы!» Тотчас выскочили два молодца и накрыли на стол скатерти браные, ставили яствы сахарные и напитки пьяные. Старуха весьма развеселилась; а старик между тем встал из-за стола и, вынеся сию сумку в чулан, на место оной повесил другую и вышел вон. Старуха же думала, что та же висит сумка, закричала: «Два из сумы!» Тотчас выскочили два молодца, растянули старуху по полу и начали ее сечь, приговаривая: «Не брани старика, не бей старика, живи с ним ладно». На сем старик вошел в горницу и старуха просила его, чтобы он ее помиловал, обещалася, что с сих пор не будет с ним браниться. Вдруг закричал старик: «Два в суму!» Тотчас молодцы убралися. После сего старик со старухою начали жить-быть хорошо да добра наживать.

4. Сказка о Строевой дочери

Некоторого царства, некоторого государства, в одном городе жил-был небогатый бобыль, который по промыслу своему прозывался Строем. Он, живя со своею женою, прижил одну только дочь, которая сверх отменной красоты своей была добродетельна. И как мать ее часто страдала болезненными припадками, то на шестнадцатом году от рождения оставила сиротою свою дочь, которой в наследство отказала одну только коровушку-буренушку. Строй, сделав последний долг жене своей, будучи здоров и крепок, вознамерился жениться на другой. И так в сем случае недолго мешкал наш Строй, вскоре сосватался на одной вдове, у которой было три дочери: большая об одном, середняя о двух, а меньшая о трех глазах. И не отлагая времени, принялся добрым пирком за свадебку. По окончании пиршества вдруг Строева жена возненавидела свою падчерицу и столько ее гнала, что никогда досыта не давала ей наедаться и напиваться. Всякое утро посылала ее пасти стадо коров, в том числе Строева дочь гоняла в поле и свою буренушку. Мачеха же давала своей падчерице на пищу гнилых корок и притом задавала великий урок прясть. Когда же она не выпрядала, то получала от мачехи своей не только великое ругательство, но и жестокие побои.

В один день, по обыкновению своему погнав она стадо в поле, шед за оным, весьма неутешно плакала, проклиная свою судьбу. В сие самое время коровушка-буренушка промолвила ей человеческим голосом: «Красная девица, о чем ты так неутешно плачешь?» — «Как мне не плакать и не тужить, буренушка, — отвечала Строева дочь, — я лишилась родимой своей матушки, а теперь мачеха гонит меня со бела света: не дает мне всласть ни попить, ни поесть, кормит все гнилыми корками, которых и самые голодные псы есть не станут; задает мне прясть в поле уроки большие, и когда оных я не выпряду, то наказывает жестокими побоями». Выслушав сие, буренушка сказала: «Не плачь, красная девица, и не грусти, дочь отеческая, я тебе во всем буду помогать». И как пригнала она в поле всю скотину, то в самый полдень к буренушке подошла, которая велела ей в правое ушко влезть, где она напилась, наелась и стала такою красавицею, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать; а в левое вылезла, сделалась по-прежнему. По сем коровушка взяла лен и начала в зубах своих мочки мыкать и прясть и напряла весь урок Строевой дочери. Она, увидя сие, весьма обрадовалась и благодарила свою буренушку. Как наступил уже вечер, то Строева дочь всю скотину погнала с поля домой и, пришед в горницу, отдала мачехе своей пряжу, которая, видя, что она весь урок напряла, чрезмерно за сие на нее негодовала. На другой же день задала гораздо более, который падчерица с помощью буренушки своей весь отпряла.

И так день ото дня все больше и больше мачеха задавала урок, желая, чтобы чем-нибудь донять свою падчерицу. Но Строева дочь всячески старалась угождать своей мачехе и не подавала никакого вида своего неудовольствия. Злость мачехи час от часу умножалась, и она догадывалась, что падчерице ее кто-нибудь помогает в пряже, чего для вздумала с нею в поле послать свою большую дочь об одном глазе, которой велела наистрожайше присматривать за всем тем, что будет делать ее падчерица. И как они обе погнали скотину в поле, то Строиха дочери своей надавала пирогов, блинов и оладьев горячих, а падчерице обыкновенную пишу — гнилые корки. В самый полдень Строева дочь сказала своей сводной сестре: «Сестрица! Дай я тебя поищу в голове», — которая на сие согласилась. Лишь только она стала ее искать, то и приговаривала: «Спи, глазок, спи крепко». Сестра ее захрапела и спала до самого вечера. Между тем Строева дочь подошла к своей буренушке, которой в правое ушко влезла, напилась, наелась, а в левое вылезла, и коровушка ее всю пряжу отпряла. По наступлении же вечера Строева дочь разбудила свою сестру и погнали вместе скотину с поля. Как скоро пришли домой, то мать спрашивала у своей дочери, что делала в поле падчерица. Отвечала одноглазая, что она все пряла, а больше ничего. Строиха весьма осердилась за сие на свою дочь, думая,