Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации - Бен Уилсон

Вавилону не повезло, что символом аморальности его сделала небольшая группа пленников, людей, смотревших на город, как на наказание Божье за грехи, людей, чьи книги стали основой трех больших религий. Чудовищный образ города на Евфрате перешел от евреев в христианскую культуру. Вавилон стал образцом греха, неправедности и тирании, несмотря на то что ко времени Христа он потерял влияние. Больше всего образ Вавилона сформировало «Откровение Иоанна Богослова» с его живым, галлюцинаторным языком Апокалипсиса, греха и искупления. Оттуда он перешел в христианский канон и во все общества, что выросли под влиянием христианства. Взгляд со стороны врагов и жертв Вавилона определяет то, как мы до сих пор смотрим на большие города.

* * *

Период неоспоримого величия Вавилона, начавшийся после падения Иерусалима, не продлился больше человеческой жизни. В 539 году до н. э. он был взят Киром Великим, царем Персии, который позволил евреям вернуться на родину. Но многие, совращенные городом, остались в Вавилоне, чтобы благоденствовать в объятиях его культуры и богатства. Те же, кто исполнил долг и вернулся в богоугодный Иерусалим, плевали ядом в пленивший их город и радовались мыслям о его полном крушении. Иеремия описывал надвигающееся уничтожение Вавилона, не скрывая радости: «И поселятся там степные звери с шакалами, и будут жить на ней страусы, и не будет обитаема вовеки и населяема в роды родов. Как ниспровержены Богом Содом и Гоморра и соседние города их, говорит Господь, так и тут ни один человек не будет жить, и сын человеческий не будет останавливаться»[78].

Падение высокомерного Вавилона в наказание за его гордые амбиции стало распространенным в искусстве мотивом. Но реальность от интерпретации сильно отличается. Вавилон оставался значительным городом даже после падения империи, Кир не разграбил его и не разрушил. В 331 году до н. э. Александр Великий победил персов, после чего захотел вписать в историю Вавилона собственную страницу, обновить его с помощью еще более величественных зданий и громадных зиккуратов. Но он умер, не успев реализовать план.

Вавилон дожил до нашей эры, а его гибель стала результатом изменения экономических обстоятельств. Селевкия, новый город на Тигре, стал коммерческим центром региона. Вавилон остался научным хабом, последним хранителем урбанистической культуры и традиций, что восходили к Эриду, и последним местом, где немногие специалисты могли читать клинопись. Но колоссальный мегаполис понемногу ветшал, кирпич за кирпичом бывшая столица мира исчезала, в прямом смысле – кирпичи уносили, чтобы использовать для строительства поселков, деревень и небольших городков. К X веку Вавилон был размером с деревню, а за два последующих столетия исчез без следа. Конец этого города был угасанием в полтора тысячелетия, но отнюдь не внезапной катастрофой.

Однако миф все равно победил реальность. Подозрительно относившиеся ко всему азиатскому греки были рады сделать из месопотамских городов символ деспотизма, роскоши и упадка, тем самым преувеличивая славу собственной урбанистической цивилизации и скрывая то, сколь многим они обязаны восточным соседям. Такая пропаганда оказала значительное влияние на художественные традиции Запада, где Вавилон был представлен как средоточие порнографии, греха, управляемое женщинами-садистками и сексуально озабоченными тиранами. «Смерть Сарданапала» Эжена Делакруа (1827) и «Вавилонский брачный рынок» Эдвина Лонга (1875) – классические образцы того, как художники XIX века использовали Вавилон для эротических полотен.

Вавилон из Ветхого Завета стал архетипом сверхметрополиса для западного мышления. В первую очередь он стал ярким образцом того, что неизбежно губит большие города. В христианских писаниях этот город слился с имперским Римом и всеми мегаполисами, сделался метафорой мирового греха и слабости; стал символическим антитезисом Иерусалима.

Богослов Августин Великий после 410 года, когда вестготы взяли Рим, описал два города: «город людей, избравших плотскую жизнь», где к Богу относятся с презрением, и «город Бога», или «небесный град», такой, где люди, отвергнув мирское, живут в гармонии. «Город людей» – это прежде всего Вавилон, материалистичный, полный алчности и сутолоки, затем – Рим, ставший Новым Вавилоном; позже мантия Вавилона переходила от одного великого метрополиса к другому.

Само собой, образы Вавилона, Содома и Гоморры давали мощное оружие тем, кто был решительно настроен против городов. Разделение между большими городами и скромными городскими поселениями, а то и деревнями было чертой истории. Говорили, что достоинства обитают в последних, в то время как «аморальный космополис» с его смешением языков и народов, с его беспутством и алчностью только развращал души. Быстро растущий Лондон конца XVII века описывался моралистами, как сосуд греха и почва, на которой растет неверие; гость из деревни был шокирован, обнаружив «так много атеизма… общую холодность к религии в таком скоплении людей, что посещают город». Подобные чувства были описаны много раз до той эпохи и после нее, по отношению почти к любому большому городу, который можно вспомнить[79].

Известна фраза Томаса Джефферсона[80], который сказал о США следующее: «Когда мы громоздимся один на другого в больших городах, как в Европе, мы становимся столь же испорченными, как европейцы». Вера Джефферсона в то, что здоровье республики зависит от преобладания сельского хозяйства, – это именно та мысль, что проходит через всю американскую историю и культуру, создавая общество, в основе своей антиурбанистическое. Много позже Ганди рассматривал самодостаточную деревню как единственное место, где могут быть воплощены истинные духовные и моральные ценности Индии. Душа страны – ее традиции, ценности, религия, мораль, этничность и культура – для многих людей связана с сельской местностью, а не мультикультурными мегаполисами вроде Лос-Анджелеса или Лондона.

На многочисленных картинах Средних веков и Ренессанса Вавилон предстает как место архитектурного совершенства, и великолепные здания смотрятся странно по-европейски. Роскошь города, тем не менее, нужна только для того, чтобы подчеркнуть царящую там неправедность. Очень часто Вавилон отражает индивидуальные воззрения и опыт того или иного живописца. Питер Брейгель Старший известен картиной «Вавилонская башня», но за ней можно узнать Антверпен 1560-х. Во время Реформации Вавилон стал папским Римом, испорченным и опустившимся местом.

Вавилонская башня – одна из самых сильных метафор, известных человечеству. Когда Лондон пересек грань в миллион жителей в конце XVIII века, он стал первым европейским городом после Рима, сумевшим достичь подобного. В терминах торгового могущества и предельного неравенства равного ему мегаполиса не было. Многим же, кто наблюдал его в эту эпоху, Лондон казался возрожденным Вавилоном. В Лондоне многое выглядело непропорциональным, более крупным и преувеличенным, чем в других местах. Там были великолепные строения, богатые дома, прекрасные площади, роскошные магазины и товары со всего мира, и одновременно он был грязным и убогим, темным и опасным, обиталищем нищих и проституток, воров и преступников. В георгианском Лондоне секс был очевидным явлением. Количество проституток, тех, кто занимался своим ремеслом постоянно или время от времени, в 1790-х оценивается в 50 тысяч, и это на население в миллион, что значит – одна из пяти женщин была вовлечена в торговлю телом. Как в Вавилоне из легенд, все было на продажу, включая тела и души мужчин и женщин.