Индийская принцесса - Мэри Маргарет Кей

В последнем отношении Аш оказался прав, хотя и совершенно непредвиденным образом.

В течение всего холодного сезона, когда полк находился не на маневрах, Аш вставал спозаранку и совершал утреннюю верховую прогулку на Дагобазе. А почти каждый вечер он выезжал из города один или в обществе Сарджи, чтобы исследовать окрестности, и возвращался в бунгало только после наступления темноты.

Посмотреть там было на что, ибо Гуджарат овеян дыханием истории и является легендарным местом главных подвигов и смерти Кришны, индийского Аполлона. Каждый холм и ручей связан с каким-нибудь мифологическим событием, и все равнины усеяны развалинами гробниц и храмов столь древних, что имена их строителей давно стерлись из людской памяти. На надгробных памятниках – величественных, опертых на колонны куполах для высшей знати и украшенных рельефами плитах для людей рангом пониже – внимание Аша привлек один любопытный мотив, повторяющийся снова и снова: женская рука, украшенная искусно вырезанными браслетами.

– Это? – сказал Сарджи в ответ на вопрос. – О, это увековечивает память сати. Вдовы, сжигающей себя на погребальном костре вместе с мужем. Очень старый обычай, который ваше правительство отменило – и правильно, на мой взгляд, хотя по-прежнему найдутся многие, кто не согласится со мной. Однако я помню, как мой дед, человек образованный и просвещенный, говорил мне, что многие мыслители, в том числе и он сам, считают, что обычай этот появился в результате ошибки переписчика, допущенной много веков назад, когда законы впервые излагались на бумаге. Первоначальный закон гласил, что, когда мужчина умирает, его тело следует предать огню, а его жена должна «затем войти в дом» – иными словами, прожить остаток жизни в затворничестве, – но переписчик, впоследствии переписывавший закон, по недосмотру пропустил последние два слова, и в результате все стали считать, что «затем войти» означает «войти в костер». Возможно, это правда, и в таком случае хорошо, что радж приказал положить конец этой практике. Сгореть заживо – ужасная смерть, хотя тысячи и тысячи наших женщин не устрашились и приняли ее с честью.

– А миллионы женщин взошли на костер по принуждению, если хотя бы половина слышанных мною историй правдивы, – мрачно заметил Аш.

Сарджи пожал плечами.

– Возможно. Но с другой стороны, останься они жить, жизнь была бы им в тягость, а потому, может, оно и лучше, что они умерли. И не забывай: та, кто становится сати, возводится в ранг святой. Ее имя почитается, и самому ее праху поклоняются. Вот, взгляни туда.

Он указал хлыстом на яркое пятно цвета, выделявшееся на фоне темного камня и зеленых зарослей.

Кто-то повесил гирлянду из ноготков на одну из источенных непогодой каменных рук, безмолвных свидетельств страшной смерти жены, которая, исполняя свой долг, «завершила жизнь нерушимой супружеской верности актом саха-гамана» и последовала за телом мужа в огонь. Камень был наполовину скрыт травой и ползучими растениями, но кто-то – какая-то женщина? – украсил его цветами, и, хотя вечер стоял безветренный и очень теплый, Аш зябко передернул плечами и горячо сказал:

– Пусть мы не сделали больше ничего хорошего, но по крайней мере одно мы можем поставить себе в заслугу: то, что мы положили конец такому ужасу.

Сарджи снова пожал плечами (это могло значить что угодно или вообще ничего) и, когда они повернули лошадей и двинулись к открытой местности, заговорил о других вещах.

Вдвоем они выезжали на верховые прогулки не меньше одного-двух раз в неделю, а по выходным и праздникам совершали более длительные поездки, отсутствуя ночь или две и выбирая маршрут наобум. Иногда они ездили в Патри и к мелководным озерам Ранн-Кача, где воздух пахнет солью, водорослями и гниющими рыбьими головами, которые рыбаки выбрасывают на берег для прожорливых чаек. Порой направлялись на восток, к Бароде, столице его высочества Гаеквара Сираджи Рао, или на юг, к Камбейскому заливу, куда из Арабского моря катились могучие волны между двумя форпостами Португальской империи, островами Диу и Даман, и где несколько раз они находили стоящее на якоре грузовое судно «Морала» и поднимались на борт поболтать с его владельцем, капитаном Рыжим Стиггинзом. Но только в одиночестве Аш ездил на север, в сторону далеких синих горных гряд, пролегающих между Гуджаратом и Раджпутаной.

Сарджи был жизнерадостным и занимательным спутником, но в северном направлении Аш предпочитал ездить один. В таких случаях он обычно добирался до увенчанного развалинами одинокого холма над рекой, откуда смотрел на зубчатые очертания древних гор, зная, что Джули стоит только выглянуть из окна Рунг-Махала, чтобы тоже увидеть их…

Они казались столь легко преодолимыми с виду: низкая гряда, тускло-золотая в лучах предзакатного солнца или сине-зеленая в дрожащем знойном мареве полудня. Однако Аш знал, что там очень мало троп и еще меньше перевалов, по которым можно пройти пешком, а тем более проехать верхом. Опасности, подстерегающие на горных перевалах, и мили непроходимых, населенных тиграми джунглей в нижней части склонов отбивали у желающих добраться до Раджпутаны всякую охоту сократить путь и заставляли большинство поворачивать на запад и двигаться в обход через Паланпур или же направляться на юг, в Бомбей, и ехать поездом через гхаты[9]. Но Аш совершенно не рассчитывал когда-нибудь снова пересечь границу Раджпутаны, так что трудности поиска пути через эти горы не имели значения. Даже если бы между Ахмадабадом и Бхитхором пролегала мощеная дорога, это не изменило бы ничего: Страна Королей была запретной территорией, и, подобно Моисею, он мог лишь смотреть издали на землю обетованную, но не мог вступить в нее.

Погруженный в свои мысли, Аш часами неподвижно сидел на холме – настолько неподвижно, что птицы, белки и даже робкие ящерицы часто приближались к нему на расстояние вытянутой руки. И только когда Дагобаз, отпущенный щипать траву среди развалин, начинал проявлять признаки нетерпения и беспокойно тыкаться носом ему в грудь, он словно пробуждался от глубокого сна, с трудом поднимался на затекшие ноги, садился в седло и возвращался по равнине обратно в Ахмадабад и в свое бунгало в военном городке.

В такие дни Махду неизменно поджидал Аша, тихо сидя на корточках в углу веранды, откуда он мог видеть передние ворота и одновременно бдительно наблюдать за кухней и хижинами для прислуги, чтобы его помощник, молодой Кадера, не отлынивал от работы.

Махду пребывал в подавленном настроении. Он чувствовал бремя прожитых лет, а также очень переживал за Аша. Нет, он не имел понятия, куда Аш ездит или чем занимается во время таких отлучек. Старик плохо знал географию, зато он хорошо знал Аша, и когда ему стало известно, что от Ахмадабада до границы Раджпутаны меньше дня пути, интуиция подсказала ответ, глубоко его встревоживший. Бхитхор находился недалеко от границы.

Близость княжества раны сильно обеспокоила Махду. Хотя до него ни разу не доходило ни самого туманного слуха, касающегося Анджули-Баи, он давно понял, что там произошло нечто более серьезное, чем вероломные попытки шантажа, предпринятые раной. Что-то глубоко личное для Аша-сахиба, лишившее его счастья и душевного покоя.