Истовик-камень - Мария Семенова

Старик Каломин ощупал возле тела потёртый мешочек – кожаный,испещрённый письменами его родины, призванными отгонять дурной глаз. Судя потреугольной форме, мешочек был вместилищем чудодейственной рогульки, спутницырудознатца. «Значит, всё же не посох!..» Старец первым скрылся в тёмной дыре.Каттай не видел, что там происходило, но мог себе представить. Лозоходцев заработой он встречал ещё дома. Вот мастер добирается в самую голову забоя, вотвытаскивает рогульку и берёт её в обе руки. Вот он творит молитву исосредотачивается, со всей строгостью отгоняя лишние мысли… Так, чтобы в целоммире остались лишь знакомые ветви, ставшие продолжением пальцев… Вот рогулькаулавливает неслышимый зов изумрудов, угнездившихся в толще гранита, по тусторону желвака… и едва ощутимо вздрагивает в руках… Мастер оглядывается назатаившего дыхание Шаркута, и улыбка торжества раздвигает на его лице морщины,навеки, казалось бы, сведённые недовольной гримасой…

…Каттай сразу понял, что не ошибся. Распорядитель, конечно,велел Каломину помалкивать до поры о том, что ему рассказала вещая лоза, и тотослушаться не посмел, но спрятать самодовольный блеск глаз было не в его силах.Каттай увидел, как невольники, молчаливо и вроде бы равнодушно сидевшие устены, заметно ожили при появлении старика. Мальчик знал почему. Когдаистощался драгоценный забой, дух, живший в нём, взамен вынутых самоцветовполучал благодарственную жертву.

Раба.

Мало кто из каторжников, надорванных подневольным трудом, незвал каждодневно к себе смерть. Но в таком облике её почему-то не желал ниодин!

– Давай теперь ты, – подтолкнул КаттаяШаркут. – Да шевелись, сонная муха!

Каттай шагнул к тёмному зеву забоя, отстранённо чувствуя,как подламываются коленки. Боль, родившаяся во лбу, уже отдавалась мучительнымбиением в висках, а ведь он ещё не успел не то что коснуться руками камней –даже к ним подойти!..

В какой-то миг мальчик был готов броситься на колени передШаркутом, отказываясь от испытания. Он почти решил именно так и поступить – и,нетвёрдо ступая, шагнул из штрека в забой, на дощатые мостки, по которымвыкатывались тачки с рудой: настелить доски здесь оказалось дешевле, чемвыглаживать твёрдый гранит. Идя по скрипучим мосткам, Каттай как можноотчётливее представил мерцающий густой еловой зеленью изумруд, вкраплённый вблестяще-розовую породу… устремил вперёд свои чувства, пытаясь позватьсокрывшийся камень… Так, как ещё дома «звал» затерявшуюся пуговку или иголку…

Гора молчала. Изумрудная жила не отзывалась… если не считатьочень слабенького эха откуда-то из-под ног. А впереди – впереди была тишина.Глухая, ватная тишина. Вроде той, что стояла в спальне хозяина, обитойтолстенными коврами из Мономатаны…

Мостки кончились. Шаркут молча шёл следом, неся в рукефакел. Его свет казался Каттаю ослепительно ярким, но собственная тень мальчикарождала полосу черноты – ступив на неровный каменный пол, Каттай едва неспоткнулся. Его руки упёрлись в несокрушимый желвак, перегородивший забой.Каттай мог бы сказать, насколько толст был этот желвак. Но за ним неугадывалось ни изумрудов, ни даже плохонького зелёного шерла.[6]Лишь прежняя пустота. Равнодушная и глухая. «Вот здесь меня и зароют. Меняпринесут в жертву, как самого бесполезного. Духу горы всегда дарят именнотаких. Я потерял свою способность искать…»

– Ну и что там? – деланно-равнодушно осведомилсяШаркут.

Каттай не отважился обернуться. Его посетило мгновенноеискушение сказать то же, что, по всей видимости, сказал Шаркуту старик: «Надообойти камень, и за ним откроется если не сам Потаённый Занорыш, так егоменьшой брат, полный благородных кристаллов…» Эти слова было так легковыговорить, но у Каттая не повернулся язык. «Никогда не лги господину, – училамать. – Всегда говори ему правду, даже тогда, когда сам боишься её. И еслиу тебя испросят совета, дай совет честный, а не тот, который, как тебе кажется,твоему хозяину хотелось бы услышать. Истина всё равно выйдет наружу…»

Боль сдавила затылок и стала распространяться по шее.Мальчик с трудом прошептал:

– Я не вижу здесь Зеницы Листвы… Здесь была оченьбогатая жила, но её всю выбрали, мой господин…

– Так, – буркнул Шаркут. – Ну ладно, пошли.

Каттаю явственно услышалось в его голосе недовольство. «Воти всё. Я утратил свой дар… если вообще когда-либо обладал им… Я даже не умеюпользоваться рогулькой… Я никак не выучу правильных названий камней, для меняони просто красные, зелёные, бесцветные и голубые… Мастер Каломин – великийрудознатец, состарившийся в недрах, а я кто?!»

На полдороге наружу Каттай остановился так, словно внезапночто-то услышал. Припал на колени, по локоть запустил руку под широкую доскумостков… и выволок наружу обломок гранита с растущим из него маленькимизумрудом. Должно быть, камень выпал на повороте из тачки раба. Вкраплённый внего самоцвет был в основном мутным, но посередине просвечивал и играл кусочек,вполне годный в огранку. «Всё-таки я хоть что-то нашёл… Хотя бы этот жалкийобломок…» Шаркут взял его у Каттая, осмотрел в свете факела и, хмыкнув, бросилв поясной кошель.

Когда они вышли в штрек, распорядитель кивнул надсмотрщику,глядевшему за рабами:

– Каломин говорит – жила забирает вправо, и там-торасположена её богатейшая часть. Пускай обходят желвак!

Шаркут по своему положению мог бы иметь даже домик на плечегоры, там, где на широкой ровной площадке стоял целый городок для наёмныхмастеровых. Однако распорядитель не очень-то дорожил правом сидеть по вечерамна крыльце, глядя, как солнце уходит за горы нардарского приграничья. Онпредпочитал возможность в любой час дня или ночи (а в подземельях – не всё лиедино? Тем более что рабы, сменяя друг друга, работали круглосуточно…) беззадержки оказываться в штольнях[7] и штреках Южного Зуба,наизусть ему памятных. Мало ли где что может случиться!.. Велиморец Шаркут былиз тех, кто принадлежит только делу, избранному им для себя в жизни. Он иустроил себе жильё внутри горы, на двенадцатом уровне, там, где рудная жилакогда-то коснулась поверхности. Теперь каменные стены были обшиты деревом, вуглу топилась печь с дымоходом, выведенным наружу: оттого воздух в покояхобретал сухость и чистоту. Имелось даже маленькое окно. Передвинь толстуюдеревянную крышку – и увидишь, что там, снаружи: солнце или метель. Шаркутокошко открывал редко, предпочитая завешивать стену толстым ковром.

Жильё распорядителя состояло из двух хоромин – прихожей испальни. Каттай помещался в прихожей, на тюфячке, набитом сеном. Сено было сгорных лугов и пахло незнакомыми травами. Его косили для лошадей: буланыхверховых коньков, на которых надсмотрщики встречали караван Ксоо Таркима, и ещёнескольких, уже совсем низкорослых – по пояс стоящему человеку. Этим малышамзавязывали глаза, чтобы они не свихнулись от бесконечного кружения, и они безустали вращали глубоко под землёй тяжёлые колёса подъёмников. Надсмотрщикиберегли и любили лошадок. Каттай сам видел, как Шаркут бережно щупал ногузахромавшего конька и чем-то мазал её, а потом велел дать пегому как следуетотдохнуть и посулил выпороть коновода. Умные маленькие животные ценилисьгораздо выше рабов…