Руками не трогать - Маша Трауб

В тот вечер было особенно невыносимо. Наверное, Снежана сама спровоцировала скандал. Она поймала за руку десятилетнего сына соседей, который посмел ей «тыкнуть», и, наверное, слишком сильно сжала ему предплечье. Тот немедленно зарыдал и начал корчиться, как будто от невыносимой боли. И его мамаша подскочила, возмутилась, разоралась. Мальчишка продолжал рыдать, и никто не видел, что он делает это намеренно. Мамаша голосила, разглядывала руку сына в поисках синяков и обещала, что ноги Снежаны больше не будет на ее участке. Потом ее понесло от джина с тоником, и она проорала и про бездетность, и про «своего роди». Илье было стыдно за собственную жену. Пришлось спешно уходить, и вот тогда, по дороге домой, он сказал, что больше не хочет жить с ней под одной крышей. И здесь же добавил, что если бы она родила ребенка, то все было бы по-другому. Снежана кивнула. Больше ее заботил вопрос – пить ли активированный уголь после салатов с майонезом и пропитанных уксусом шашлыков или ее все-таки вырвет и тогда станет легче?

– Почему ты не отвечаешь? – закричал Илья. – Ты меня вообще слышишь?

– Слышу, – ответила Снежана. – Хорошо, делай, как считаешь нужным.

– И что? И это все?

– Чего ты от меня ждешь? Скандала? Мне плохо. Давай уже вернемся домой.

– Я говорю, что не хочу с тобой жить. Тебя это совсем не беспокоит? И это мой дом! Не твой!

– Хорошо.

– Я не понимаю, не понимаю…

Вот тогда Снежану прорвало. Видимо, ее добило это пафосное «рантье», которым ее муж хотел произвести впечатление. Она кричала, что это он виноват в том, что у них нет детей. Она могла бы стать матерью. И да, она ненавидит его друзей, их жен и детей. Они тупые, наглые, беспардонные. Ей не о чем с ними говорить. Она не хочет даже прилагать усилий. Ей уже не девятнадцать, чтобы пытаться понравиться. Ей наплевать, что о ней думают. И если ему нравится, пусть живет, как хочет. Пусть жрет мерзкий шашлык и пьет такой же мерзкий, как их жизнь, коньяк. Ей тоже все надоело, до тошноты. И он ей надоел. Если ему нравится эта белесая корова, то, пожалуйста, пусть уходит к ней. Во всяком случае, они будут квиты – она ему тоже изменила, о чем совершенно не жалеет. И ее тошнит от их жизни.

Как будто в подтверждение этих слов ее вырвало.

– Повтори, что ты сказала? – Илья дождался, когда приступ рвоты закончился и Снежана вытерлась салфеткой.

– С какого места повторить? – Ей было уже все равно.

– Ты мне изменяла?

– Не изменяла, а изменила. Один раз. Это было давно. Пойдем домой, пожалуйста, а то меня сейчас опять вырвет.

– Ты мне изменяла? Да? – Илья схватил ее за плечи и начал трясти. – Почему ты мне не сказала? Почему не призналась? Я ведь… ничего не знал, даже не догадывался… в голове не укладывается.

– Пойдем домой, пожалуйста. Давай утром поговорим, – попросила Снежана.

Она пошла домой одна. Илья так и остался на дороге и, видимо, вернулся к другу-соседу. Снежана легла спать, надеясь, что утром все будет по-прежнему. Когда она проснулась, мужа уже не было. Илья уехал, оставив записку, что хочет развода. Снежана перечитала записку раза три и с облегчением поехала в Москву.

Но и там Ильи не было. Он успел собрать вещи и уехать. Больше она его не видела. Разговоры по телефону заканчивались криком. Из мучительных, долгих, как правило, ночных, разговоров Снежана поняла, что муж обиделся не на сам факт измены, а на то, что узнал об этом только сейчас, спустя столько времени.

– Илюш, я не хотела ломать семью. Я хотела родить ребенка, – пыталась объяснить Снежана. – Прошло столько времени. Какая теперь разница? Да, у нас несовместимость. Но ты никогда не хотел детей. Ты ведь не соглашался пройти обследования, сдать анализы. Ведь не хотел. А я не настаивала. Я выбрала тебя и живу с тобой. Что тебе еще нужно? Мне тогда было тяжело, понимаешь?

– Нет! Это предательство! Ты предала меня!.. Как ты смеешь мне говорить такое? – даже не кричал, а верещал он в трубку. – Ты все убила! Уничтожила! Я даже видеть тебя не хочу!

У нее звенело в ушах от воплей мужа, не хуже чем от детского крика. Впрочем, дети на заднем фоне тоже присутствовали – Илья перебрался на дачу и ходил по соседям, которые его, конечно, во всем поддерживали.

– Господи, чего ты хочешь? Чтобы я извинилась? Тогда извини, – повторяла Снежана. – Почему ты меня во всем обвиняешь? Ты ведь тоже виноват! Ты винишь меня в том, что у нас нет детей. Но это ты убедил меня в том, что нам хорошо и так. Что тебе никто не нужен!

– Нет! Это другое! И у нас нет семьи! Только женщина виновата в том, что не смогла родить!

На эти фразы Снежана даже не обижалась, поскольку сам Илья до этого додуматься не мог – явно соседки подсказали. Но ее удивляло, что он не передумал и все-таки потребовал развода. Еще злорадствовал, что им делить нечего и даже суда не надо – ни детей, ни совместно нажитого имущества. Квартира – ее собственность, дача – его. Никаких претензий. Развели в один момент. А Снежана была потрясена. Не разводом, а осознанием, что за двадцать лет совместной жизни у них с мужем действительно не оказалось ничего общего. Того, ради чего стоит жить дальше, что невозможно поделить. Не было даже родственников и общих знакомых, которых бы волновали их отношения. Не было ни свекрови, ни тещи, которые бы устроили войну в тылу. Не было друзей, которым бы пришлось встать перед дилеммой – чью сторону принять и чьим другом остаться. Неужели такое возможно? Двадцать лет жизни и ничего «совместно нажитого»? Для Снежаны это стало даже не шоком, а болью, которая растеклась по всему телу.

Ну а потом начались бесконечные телефонные разговоры. Они уже были в разводе, но то Илья звонил ей, то она ему. У него были женщины, о чем он ей сообщал регулярно, с гордостью. Пускался в интимные подробности, доходя до скабрезностей. Он хотел ее унизить, свести с ней счеты. Зачем? Ради чего? Ей уже давно было все равно. Даже чувства ревности не возникало. Только усталость. Хроническая. Она устала от этих разборок, от выяснения отношений, от звонков жен его друзей, которые докладывали ей о новой пассии, которая появилась на даче. Они с нетерпением ждали реакции и были явно разочарованы – Снежана не плакала, не кричала, не требовала подробностей. Она просила больше ей не звонить. Потом они бурно обсуждали Снежану, соглашаясь, что она всегда была странная. И так себя ведет, потому что у нее нет детей. Были б дети, так поборолась бы за мужика.

Наверное, проблема была не в Илье, а в ней – она не могла отодрать его от себя. Он был родным. Даже не мужем, а братом. Близким родственником. Никого, кроме Ильи, у нее не было. Снежана, оставшись одна, как будто оглянулась вокруг. За эти двадцать лет у нее не осталось ни подруг молодости, ни других интересов. Илья и музей – вокруг них крутилась ее жизнь. Она по привычке варила по утрам кашу, которую никто не ел, и с удивлением смотрела на пустой шкаф, где висели только ее вещи. Ей не нужно было больше ездить на дачу, не нужно было придумывать поводы для того, чтобы не ездить. Не нужно звонить, предупреждать, что задерживается. Не нужно варить пресловутый борщ в воскресенье.