Бражник - Цагар Враль

Но даже если бы мог, не рассказал бы.

Я давно не видел тот двор. Пивная лавка притулилась в проезде, торчала из боковины одного дома. Служебный вход у нее располагался с внутренней стороны. Туда подъезжали газели с целыми ящиками бутылочного — принимай я такой ящик, до магазина он бы точно не дожил.

В целом двор мне нравился. Очень просторный, внутри даже деревья росли. Как небольшой парк. И детских площадок нет — разве что лавочки и клумбы, все по-взрослому. Мы подходили к нему с западной стороны, а с противоположной вставало солнце. На нас обрушилась холодная, синяя тень, впереди сплошной темной стеной возвышались дома, а в проход между ними било солнце. Слепило по асфальту, золотило лужи — как будто райские врата.

Мне вдруг стало тревожно и страшно, как будто прямо сейчас я сделал что-то незаконное и меня вот-вот поймают. Потом что — не знаю, но уже оттого, что поймают, я боялся. Сердце быстрее билось, глаза бегали, дыхание участилось. Я пошел быстрее, хоть ноги не слушались и по-настоящему быстрее идти не получалось: я всего лишь прилагал усилие. Усилие бесполезное, но необходимое, иначе я просто сошел бы с ума.

Ярослав не замечал, как я страдаю. Он смотрел себе под ноги и сосредоточенно переставлял их одну за другой. Я хотел его поторопить, хоть и знал, что это бесполезно: быстрее никто из нас не пойдет. Но спокойствие Ярослава усиливало мою панику.

Умом я понимал: слишком рано. В такой час я никого не встречу. Кровожадный хозяин, который так и не смог нас найти, даже не узнает мое лицо, а милиции глубоко до лампочки, кто я и что сделал пять лет назад. Никто не знает об этом. Никто, кроме меня, двух моих сокурсников и девушки, которая стояла в тот день за прилавком, а теперь — прямо перед нами, и смотрела на меня.

Душа ушла в пятки.

Я смотрел на нее — в ее глаза, и все понимал.

Она меня узнала. Она меня узнала и испугалась. Я вдруг понял, что в тот раз она не пугалась — было совсем другое выражение лица.

Ярослав продолжал идти, не замечая, что я остановился.

Под ее ногами сияло золото — она стояла прямо в блестящей под солнцем луже. Стояла в райских вратах, а вокруг меня горела густая, беспробудная тьма.

Я был готов пасть перед ней на колени и покаяться во всех своих грехах. Вернее, всего в одном: в том, что она боится меня. А она все смотрела и смотрела. Как тогда.

Мы решили сделать это утром, потому что утром мало кто наведывается в пивные. Это если говорить про утро, но не самое раннее, потому что еще до открытия у входа всегда собиралась целая толпа страждущих. Кто-то по пути на работу заскакивает за сигаретами, кто-то нашел в мусорном пакете вожделенную, ниспосланную свыше сотку, а кто-то надеется, что этим утром ему откроют дверь во взрослую жизнь.

Нас было трое и мы ничего толком не спланировали. Уже потом кому-то пришла мысль, что неплохо было поставить человека на шухер, но точно не мне. В любом случае, нам повезло, что все прошло и без этого.

Руслан первым подал идею — она прижилась, как родная, в голове двух его сообщников, меня и Шота. Вообще его звали Дилшотом, но Шот звучало круче, а на тот момент мы все были озабочены вопросами такого рода. Конечно, был еще один вариант сокращения — по первому слогу, — но он все-таки был нам другом, а не абы кем. Не знаю, зачем я знакомлю вас с ними, мы вряд ли встретимся снова. Руслан тогда сказал:

— Вы только представьте, если получится.

Мы представили и нам понравилось. А потом у нас получилось.

В тот злополучный день за прилавком стояла совсем молодая девушка. Тщедушная, кожа да кости. Ей бы полевые цветы в букет собирать своей костлявой ручонкой. Заплетать косы, накидывать шаль на плечи, надевать зимой валенки на босу ногу и выходить на крыльцо поутру.

Обычно таких не берут в подобные заведения, и нельзя же все проколы списывать на то, что оно работало только днем, а это действительно был прокол. Хочется верить, что не наш.

Два моих подельника — я называл их именно так — перекладывали бутылки в сумки. Я не видел, но слышал звон. А она все видела. Дрожала всем телом, как от озноба, дышала с хрипом, натужно. Но самое страшное — она смотрела так, как будто раньше не знала, что такое может произойти. Что такие люди, как мы, существуют. Не злоба или обида, там вообще не было ничего такого, в ее черных глазах. Только непонимание и боль. Шок.

Утро стояло тихое. Обычно они включают радио, но у нее — тишина, и сама она молчала, только с улицы громыхало и шуршало. Все так безмятежно, что аж смешно. Город только проснулся, начало рабочего дня, солнце, лето, темная прохлада помещения на первом этаже, какая-то дачная прелость из открытого окна. И каждый занят своим делом: она — работой, а мы… мы тоже не бездельничали.

Я держал ее. Все это время я держал ее перед собой за плечи и смотрел в глаза. Как я радовался, что не увижу эти ее глаза после! Не увижу больше никогда. И буду считать, что на следующий день в них ничего не изменилось. Что она забыла все, как страшный сон.

Но некоторые страшные сны запоминаются на всю жизнь, и уже тогда я знал об этом.

На что только не пойдет человек, который хочет нажраться, когда у него нет такой возможности. Но тогда у нас всех в карманах лежали деньги. Нам просто было интересно, каково это, и мы узнали. Сейчас я бы на такое не пошел, потому что у меня действительно нет выбора. А тогда выбор был.

Ладно, на самом деле все не так ужасно, как можно подумать. Пока это происходило, оно совсем не было ужасно — уже потом я понял, что произошло. Так ведь часто случается: когда ты делаешь что-то, ты просто это делаешь, а потом начинаются анализ и размышления. Потом всегда кажется, что ты поступил неправильно и в следующий раз все будет иначе, потому что теперь ты понимаешь больше, чем тогда.

Но теперь я знаю, что это неверно. Мысли от действий отличаются так же, как голова от задницы.