Подвеска пирата - Виталий Гладкий

Так они добрались до весьма приятного города Торжка, где снова устроили привал. За Торжком последовала Тверь. Здесь уже места пошли обжитые, хлебные. Копны ржаной соломы, крытые снежными шапками, встречались небольшому обозу вплоть до самой Москвы.

Столица Московии была застроена в основном деревянными домами. В ней имелась крепость с каменными, но не боевыми стенами; ее возводили итальянцы, как поведал Карстену Роде Стахей Иванов. Москва выделялась множеством великолепных церквей и княжеским дворцом с золоченой крышей, тоже построенным пленными итальянцами, привезенными из Польши и Литвы. Все здания в ней, как, впрочем, и в других русских городах да селениях, были небольшими и дурно расположенными, безо всякого надлежащего удобства.

Но это все мелочи, а Голштинца сильно тревожил предстоящий прием у великого князя московского. Его назначили сроком через неделю после приезда в Москву.

— Пусть ваша милость не тушуется, — поучал подьячий, определив Карстена Роде на постой. — Не нужно и шибко заноситься. Ежели государь чего попросит, то лучше его волюисполнить. Великий князь зело вспыльчив — это между нами — и перечить ему себе дороже.

Голштинец уже составил собственное мнение на предмет того, зачем он понадобился царю московитов. Не зря ведь Строганов завел разговор о найме к тому на службу. Но в чем она будет состоять? Этот вопрос мучил Карстена Роде больше всего. Вдруг его запишут в опричники — у царя московитов много было иноземцев в услужении — и как тогда быть с намерением отомстить Ендриху Асмусу? С берега ведь поляка капера в море не достать.

Наконец настал день приема. Карстен Роде никогда прежде не волновался так сильно. Когда его ввели в царские палаты, датчанин низко поклонился Ивану Васильевичу и поцеловал его правую руку, как поучал Стахей Иванов. Грозный царь московитов сидел на троне с короной на голове. В левой руке он держал скипетр, украшенный богатыми и дорогими каменьями. Окладистая темно-рыжая борода царя была тщательно расчесана — волосинка к волосинке. Его большие выразительные глаза цветом напоминали дамасскую сталь — голубовато-серую, с таинственным рисунком. Казалось, взгляд Ивана Васильевича проникал в глубину души Голштинца, и от этого неистового натиска даже стало трудно дышать.

Прием закончился быстро. Великий князь московский пожелал Карстену Роде, чтобы тот был счастлив в его стране, и пригласил отобедать. Он не стал дожидаться, пока датчанин покинет палату, а резко поднялся и вышел. Голштинец успел подметить, что тот был очень высок, широкоплеч и ступал с грацией голодного тигра, держась при этом прямо и глядя как бы сквозь стены.

В ожидании обеда Карстен Роде томился и недоумевал — и это все? Ради царской трапезы, конечно, можно было потерпеть все неудобства длительного бездорожья, но Голштинец уже настроился на деловой разговор — а куда денешься? Так что достаточно прохладное отношение царя к его персоне при первой встрече несколько обескуражило Карстена Роде. Может, Иван Васильевич передумал звать его к себе на службу и в качестве компенсации за беспокойство решил облагодетельствовать обедом со своим присутствием?

Когда наступило время, Карстена Роде ввели в трапезную палату, где усадили за стол, стоявший напротив царского. На удивление, обед был немноголюден, вопреки рассказам Стахея Иванова: десятка два придворных да дюжие телохранители весьма зловещего вида. Как уже знал Голштинец, это были черкасы из княжеских фамилий, которых привезла с собой жена великого князя московского Мария Темрюковна.

На столах стоял лишь хлеб да соль. Когда все расселись, Иван Васильевич послал каждому по куску хлеба со словами:

— Царь и великий князь жалует тебя сегодня хлебом.

Затем он начал рассылать всем напитки, приговаривая:

— Царь и великий князь жалует тебя питием.

«Чудно... — думал Карстен Роде. — Странные обычаи у московитов. Однако посуда богатая...» Глаза датчанина жадно заблестели, и он вспомнил, какие призы ему попадались в бытность капером. Где теперь все? У Ендриха Асмуса... будь он проклят!

Столы сервировались сосудами из чистого золота, многие были усыпаны драгоценными каменьями. Еда особо не впечатлила Карстена Роде. Ее было много — обильной, сытной, но простой. Однако дорогие заморские вина и различные сорта выдержанного меда[60], были выше всяких похвал. А уж в спиртном Голштинец знал толк.

Развлекали присутствующих шестеро певцов, вставших посреди залы, лицом к царю. Несмотря на то, что Карстену Роде медведь наступил на ухо, их мастерство и голоса никак нельзя было назвать усладой даже для его непритязательного слуха.

Обед продолжался почти пять часов. Когда он закончился и столы были убраны, все вышли на середину палаты и поклонились царю. Тогда тот вручил каждому по серебряному кубку с медом из собственных рук. После того как все выпили, царь милостиво кивнул и разрешил уйти. Карстен Роде, от непривычного изобилия яств набивший живот до такой степени, что со стороны казалось, будто он проглотил тыкву, поплелся вслед за придворными. Но за порогом палаты его схватил за руку Стахей Иванов и жарко зашептал на ухо:

— Не спеши, милостивый сударь. Великий князь зовет...

Послеобеденный прием резко отличался от первого, официального. Палата, в которой Иван Васильевич принимал датчанина, являлась спальней. Великий князь московский снял свои тяжелые златотканые одежды и предстал перед Голштинцем в парчовом синем халате и в красной шапочке, богато украшенной. Он возлежал на высоких подушках и, казалось, спал. Но едва датчанина подвели к ложу поближе, Иван Васильевич открыл глаза и покосился на Карстена Роде с видом орла, готового в любой момент разорвать свою добычу. Сходство с царственной птицей придавал ему большой крючковатый нос и хищный прищур.

— А что, говорят, ты хорошо смыслишь в морском деле... — то ли спросил, то ли констатировал великий князь.

Стахей Иванов быстро перевел. Но за время вынужденного безделья в поселении балтийских поморов Голштинец изрядно пополнил свой запас русских слов, так что теперь и сам понимал, что ему говорят.

— Да, Ваше Величество, — поклонился Карстен Роде. — Я капитан, водил морские купеческие караваны, торговал с Копенгагеном.

— До нас дошли слухи, что свеи на тебя зело недовольны. Будто ты брал на саблю их торговые корабли и причинил им премного неприятностей.

— У меня был каперский патент датского короля Фредерикуса... — Голштинец невольно сжался и опустил голову, словно провинившийся школяр.

— Ну-ну, тебя никто не винит, — снисходительно улыбнулся великий князь. — Наоборот, мы хотим предложить тебе свою службу. Такую же, как ты нес у Фредерика. Нужно очистить море от разбойников Сигизмунда. И свеев пощипать, чтобы они честь знали. Обижен не будешь. Пойдешь ко мне наказным морским атаманом?