Тихие гости - Татьяна Мастрюкова

звонко щелкнул на нее зубами, отчего та всполошено метнулась куда-то в сторону, в редкие кусты, и пропала.

Наконец показался мост через залив. Летом здесь частенько толклись рыбаки, а когда они уезжали, их место немедленно занимала местная веселая молодежь, главным развлечением которой были художественные плевки с моста в воду.

Сейчас, как и в деревне, вокруг не было ни души. Мы с Соней даже подумали, не плюнуть ли и нам в залив, но все же не стали. Пес, поколебавшись, ступил на мост и теперь шел ровно рядом с нами. Будто боялся, что опоры под нами обрушатся.

Как это он самостоятельно преодолел такое большое расстояние, прибежав сюда аж из-за леса, и не испугался, а теперь вдруг начал тормозить?

А когда мы перешли через мост и уже могли четко различить отдельные деревья на опушке, пес внезапно забеспокоился, хотя поводов нервничать не было абсолютно никаких. Он то останавливался, а потом со всех ног догонял нас, то делал петлю, забегая далеко вперед и возвращаясь. Потом остановился посреди дороги и принялся пристально глядеть на нас. Мы тоже остановились, не понимая, чего ему надо. Поиграть с нами? Предупредить? Хочет есть?

— Курицы у нас с собой нет, — словно прочитав мои мысли, громко сообщила Вадимке Соня.

Тот не двинулся с места. Мы переглянулись.

— Слушай, с нами все в порядке. Если тебе куда-то нужно, давай вали. Мы справимся.

Я вообще-то пошутила. Но пес словно понял и воспринял мои слова как руководство к действию. Он тряхнул головой и, немедленно развернувшись, ломанул обратно в сторону Шилиханова.

— За курицей помчался, — вынесла вердикт Соня. — Предатель!

— Ну не знаю. Не знаю, как страшнее: с ним или без него. К тому же нас двое, а Лерка одна осталась.

И мы замолкли, потому что Лерка-то осталась одна, но в тепле и уюте, с едой, а мы уже прилично ушли от деревни, так что возвращаться было бессмысленно.

— Чего-то так хлебушка черного с солью захотелось... — Соня вздохнула.

— У нас вроде сухарики есть, — припомнила я, но не очень уверенно.

И сразу пожалела, что не сообразили взять с собой никакого провианта. Встав посреди дороги, мы смотрели, как по искрящейся от снега дороге убегает от нас Вадимка. Нас окружала слепящая белизна, из-за которой трудно было различить, собака там бежит или, может, человек.

— Ладно, давай быстренько наломаем веток и бегом домой, — бодро предложила я.

Соня серьезно кивнула.

И мы пошли дальше, но отнюдь не быстро. Чем дальше мы уходили от деревни и чем ближе становился лес, тем больше портилась дорога. Конечно, ее тоже когда-то чистили, но, видимо, не так усердно, как в населенных пунктах. К тому же здесь редко ходили даже летом. Поэтому наши валенки все глубже проваливались в снег.

Зато кругом было очень красиво. Белый чистый, снег, куда ни кинь взгляд. Только изредка над сугробом неуместным темным пятном вылезал куст или жалкое, накрытое снежной шапкой деревце. Очень живописно, как черно-белая фотография, только практически без черного. Но мы все равно не фотографировали.

Конечно, мы взяли телефоны с собой. Всю ночь они висели на зарядке, так что должны были работать. Но мы как запихнули их подальше за пазуху, чтобы не замерзли, так и не рисковали вытаскивать лишний раз. Хотя бы потому, что пришлось бы на морозе сильно расстегиваться. Так что даже Соня, любительница снимать все подряд, не стала рисковать.

Вдруг дорога разветвилась. Одна дорожка вела к железнодорожному полотну, и по ней можно было сразу сказать, что зимой никто из местных с этой стороны на станцию не ходит. Вторая шла прямиком в лес. Тракторист, видно, пытался что-то там расчистить, но плюнул и бросил. В лес вели чьи-то старые, припорошенные снегом следы: похоже, какой-то человек тащил за собой не очень тяжелые санки. Вот за ним-то мы с Соней и потопали.

Других никаких следов не было. Хотя, по идее, их должен был оставить Вадимка, который, как уверяла Анисимовна, прибежал именно с той стороны.

Лес стоял очень тихий, очень холодный и очень белый. Изредка раздавался громкий треск, от которого мы непроизвольно приседали и прикрывали голову руками. То казалось, что что-то сверху на нас валится, то чудилось, будто это лесник пронюхал про наше желание наломать еловых веток и дает предупредительные выстрелы. И хотя умом мы понимали, что просто деревья от мороза трещат, все же каждый раз немного пугались.

Но особую жуть нагонял неизвестно откуда совершенно непредсказуемо налетавший ветер, который качал верхушки деревьев, отчего они издавали совсем уж человеческий шепот и стон. Внизу же царило полное безветрие.

Следы, по которым мы шли, вдруг вильнули с дороги вглубь леса, сделали небольшую петлю и вернулись обратно. Из любопытства мы, под какой-то особенно тревожный треск, тоже завернули и обнаружили, что этот неведомый кто-то очень удачно почти дошел до более-менее открытой поляны. То есть до нее надо было самостоятельно прокладывать путь, но зато недалеко.

Здесь вообще не было ничьих следов: ни человеческих, ни звериных. И тишина стояла прямо-таки оглушающая, из-за чего скрип снега под нашими ногами звучал неприлично громко.

Я сразу заметила поваленную ель. Видимо, она рухнула не очень давно, — наверное, осенью, — потому что еловые лапы еще выглядели свежими. Или, может, она так хорошо сохранилась из-за снега, почти полностью покрывшего павшее дерево.

Недолго думая, я, проваливаясь в снег практически на всю длину валенок, доковыляла до ели и потрясла первый же торчащий из сугроба конец колючей ветки — снег очень легко стряхнулся.