Драма на трех страницах - Александр Пономарев

по нагрузке к косарю. Ты б у меня всех плисецких переплясала.

— Ну ты, Сашка, скажешь такое… — улыбается пустым ртом баба Лёля. — Тоже, балерина… — Но самой сравнение нравится.

На просторе солнце и ветер быстро сгоняют росу. Скоро заиграла бронзовым блеском метличка.

— Ну что, баба Лёля, коси, коса, пока роса, роса долой и мы домой. Пошли?

— Щас пойдём, Саша, щас, — обещает старуха. — Вот ещё до той яблоньки дойдём.

Вот и яблонька.

— Пошли, баба Лёля?

Солнце печёт, в тягость косьба, хочется в речку прыгнуть.

— Да ты иди, Сашка, иди, а я щас. Вот тут по вишнечку пройду. По вишнечку в тенёчке травка мягкая, и без росы косится.

«Вжик, вжик, вжик…»

Разве ж оставишь старуху. «Рипь, рипь», — попискивает у меня рассохшаяся ручка.

— Ты б салом её смазал, что она у тебя южжит, как телега, — посмеивается баба Лёля.

Ей ещё до шуток. Сенокосы здесь вольные, коси что хочешь, а баба Лёля за метличку берётся.

— Баба Лёля, давай пырей валить.

— Пыреи подождут, а метличка ещё неделю перестоит и пропала.

— Так покосят же пыреи за неделю!

— Ну покосят, так что ж — всё не захватишь.

— Далась тебе эта метличка, — ворчу я. — На пыреях и руки б свежие были, и сена б навалили…

— Так пропадёт же метличка, — Детским растерянным взглядом смотрит на меня старуха.

— Баба Лёля, тебя надо в Красную книгу занести.

— Это чего?

— Единственный экземпляр в своём роде. Не дай Бог помрёшь — больше таких не сыщешь.

Она у меня на самом деле чудачка. Косит-косит, потом станет. Цветок какой-нибудь попадётся, давай его обкашивать, да траву вокруг обирать.

— Баба Лёля, ты не женьшень нашла?

— Да нешто у нас он водится? Цветок… пусть себе…

Не успею я, как следует накупаться — баба Лёля с вилами бежит.

— Ты чего, баба Лёля?

— Вон марь наплывает, не дай Бог дождь — ворошить надо.

— Это марь от жары. Не будет дождя, — заверяю я.

— Ну не будет, и слава Богу, а пойдёт, не завернёшь. Он всегда, скоко помню, ни тогда, когда просют, а когда косят.

Своё поворошим, только домой правиться — чьи-то пыреи лежат, не ворошённые, снизу уж подпревать начали. Баба Лёля давай их ворошить.

— Баба Лёля — это ж не наше.

— Что ж, что не наше — пропадёт.

Хозяин застанет:

— Ты чего тут делаешь, бабка? Чего влезла в чужое?

— Так пропадёт…

— Тебе-то что до этого?

— Жалко, сгинет.

Недалече от нас мужики. До обеда косят, потом сядут в холодке, бабы ворошат — они выпивают.

— Надо ж какое здоровье! — восхищается баба Лёля. — Я после таких трудов и есть не могу, не то, что пить…

— Пить, бабка, не есть — жевать не надо, — смеются мужики.

Вечером чуть живой сижу за столом. Баба Лёля кормит меня молодой картошкой и тёплым молоком.

— И охота тебе, баба Лёля, колотиться с этой коровой? Продала б её и отдыхала.

— Как же, ты ж вот приехал…

— Что ж… недельку побуду… Мог бы и у соседей купить.

— Да я уж и не могу, чтоб не мордоваться, — признается старуха. — Уморился?

— Да ну. Так…

— Вот такая история. — Глаза старухи веселеют. — Идёт молодой казак сено косить, а старый на арбе с возом едет. «А ну, дед, прими с дороги, а то щас перепряну». Возвращается под вечер с косьбы — старый верёвки по дороге разложил. «Дед, убери верёвки, не переступлю». Укладайся, Сашка, пораньше…

Пройдёт отпуск, но ещё долго будут ломить натруженные руки, а отойдёт новая Троица, прижарит июньское солнце и меня снова потянет в далекий мой край, к бабе Лёле, где на старой грушин е висит, дожидаясь меня, коса.

— Поеду к своей балерине, — говорю я.

— Зачем тебе это сено?.. — ворчит жена.

— Как же, там бабка совсем загнётся.

— Загнётся… она ещё троих, как ты, загнёт. Отдохнул бы, балерун.

— Вот и отдохну там.

Не так давно, когда я готовился в дорогу, мне сообщили, что баба Лёля умерла. «Надо ж такое придумать, совсем не болела, утром еще косила, а вечером померла».

Я приезжаю в хутор, отбиваю бабкину косу и иду косить. «Вжик, вжик, вжик», — ложится в валки трава.

— Кому косишь, Саня, корову завёл? — весело окликают меня.

— Так просто кошу, никому… Может завтра и не придётся уж. Если хотите — забирайте.

«Чудненький, в бабку, видать, пошёл», — говорят про меня в хуторе. А мне радостно.

Анна Черемных. ЛАСТОЧКИ

Посвящается моему дедушке Мише.

В детстве вставала в восемь-девять утра даже в выходные, чтобы наблюдать, как просыпается мир. Потихоньку поднимается солнце, первый лучик касается шторки на кухне, оставляя яркие узоры на обоях. Едва позеленевшая росистая трава играючи переливается на свету словно звёздное небо. Каждый рассвет был особенный, они не бывали одинаковыми: багряные, оранжевые, коралловые, персиковые, лиловые…

С каждой секундой наполняясь цветом, озаряясь радугой или прикрываясь туманом, рассвет приобретал собственный неповторимый шарм. В такие моменты смотришь, затаив дыхание, и понимаешь, как важен именно этот момент. Сейчас. Среди всех жизненных переменных незыблемое «сейчас» важнее всего.

Вдох. Прохладный, влажный, утренний воздух медленно проникает в легкие, наполняя всё тело свежестью, ощущением наполненности и открытости миру. Выдох. Приходит понимание, как мало нужно для того, чтобы быть счастливым.

Вдалеке слышно, как заревел первый мотор — сосед везёт жену на работу. Звук, разрезающий воздух, — у подъезда ребёнок ломает высокую траву палкой. Друзей не пускают гулять так рано родители, поэтому приходится развлекать себя самому. Одинокая бабушка, сидящая на лавочке, что-то громко и сердито говорит мальчику, угрожающе показывая кулак. Она уже давно мучается от бессонницы, выходит дышать свежим