Ночь с роскошной изменницей - Галина Владимировна Романова

– Ну и ладно, раз ничего. – Снимщиков помолчал минуту, потом спросил: – Как там наш общий знакомый поживает?

– Это вы про Липатова? – в отличие от Олега Сергеевича, «тыкать» ему она поостереглась, с минуты на минуту ожидая подвоха.

– Про него, про него, сердешного.

Ей казалось, что она даже видит, как кивает сейчас Снимщиков головой и каким ехидством при этом сияют его глаза.

– Наверное, нормально поживает. – Соня успела подхватить турку, всыпать туда ванили, дождалась, пока пенка чуть схлынет, и снова поставила кофе на огонь.

– У тебя? – хмыкнул Снимщиков с прежней насмешкой. – У тебя поживает, или как?

Посылать к черту, видимо, придется не Липатова, а Снимщикова, с тоской подумала Соня. Хотя и не особо хотела.

– Вы чего звоните, Олег Сергеевич?

Кофе она все же упустила, сердито шипя, пышная пенка проползла по горячей плите и застыла Онежским озером в самом центре. Соня недовольно покосилась на грязное географическое пятно и переспросила:

– Вы по какому поводу звоните мне, Олег Сергеевич?

– Повод у меня только один – доказать всем, что ты убила свою подругу, – желчно отозвался тот.

– А зачем мне было ее убивать? – воскликнула Соня и тут же заглянула в турку: кофе оставался на самом донышке. – Мы с Анной Васильевной так долго искали ее! Зачем же мне было ее убивать? Из каких таких побуждений, Олег Сергеевич?

– Из корыстных, Софья Андреевна! Конечно же, из корыстных!

– Из корыстных?! И в чем же заключается моя корысть?! – еще раз с сожалением заглянув в турку, Соня с грохотом отправила ее в раковину.

– В том, что наследницей всего состояния Сочельниковой ты как бы перестаешь быть, и права наследования плавно переходят к ее воскресшей дочери. Вот так-то! – провозгласил Снимщиков почти радостно. – Что скажешь?

– А скажу то, что Анна Васильевна будто бы жива и здорова! И, на мой взгляд, проживет еще очень долго, при ее-то здоровье! – зло фыркнула Соня. – И разговор о наследстве вести как будто преждевременно. Или вы считаете по-другому?

– Как знать, как знать, Софья Андреевна, – продолжал веселиться Снимщиков. – Одному богу и тебе известно о твоих планах.

– Идите к черту! – вдруг не выдержала она и отключилась.

Кто сказал, что она обязана выслушивать подобные мерзости? Да от кого?! От опального мента, который уже буквально дышит на увольнение! Липатов что-то такое рассказывал ей и доверительно шептал о том, что из-за этого скандала Снимщиков вроде бы своей девушки лишился. Вот он и беснуется и не дает покоя нормальным людям.

Она же нормальная? Нормальная! А не какая-нибудь там убийца и охотница за наследством!

Интересно, кто еще думает так же?..

Олег легонечко постучал трубкой по виску и вернул ее на старенький аппарат, висевший на стене в его прихожей. Аккурат над той самой тумбочкой, где в нижнем ящике покоилось кольцо с бриллиантом. Чудовищно так… Планировалось надеть его на изящный пальчик милой изящной девушки, а что вместо этого? А вместо этого пришлось спрятать в ящик из старых рассохшихся досок. И все из-за этой Софьи, будь она трижды осуждена!

Значит, говоришь, не было в том твоей корысти, так? А вот и неправда, милая Софья Андреевна! Вот и неправда! Корысти этой самой навалом, хоть в мешки загружай.

Как раз вчера Снимщикову стали известны преинтереснейшие факты, объясняющие, почему это Анна Васильевна так поторопилась оформить наследство в пользу Грищенко Софьи Андреевны.

Знал бы раньше, на костер бы пошел, да не освободил бы чертовку из-под стражи. Так и просидела бы на нарах до суда, ну а после суда сам бог велел.

А то освободили, понимаешь, и даже подписки о невыезде не взяли с нее. Очуметь же можно от такой халатной недальновидности!

Дело же яйца выеденного не стоило, доказать виновность Грищенко – пару раз плюнуть, а они страусиные игры затеяли. Дошел слух, что даже какого-то бомжа приволокли, чтобы вместо Софьи тот протирал скамейку подсудимых. Вроде тот признался, что убил Сочельникову Татьяну с целью грабежа. А вот куда подевал ее документы из сумочки, не помнит. Пьяный вроде был. Пускай так, пускай. Но вот как тот бомж проник на территорию дачного поселка? Как?!

Что, так ни у кого голова над этим и не поболела? А надо бы.

Ох, и шустрят! Не терпится им дело поскорее в суд сплавить, а бомжа в тюрьму. Один из ребят ему рассказал, что Веретин цинично заявил вроде, что там хоть бедолага накормлен будет да спать станет не на сырой земле и не в подвале.

Заботливый какой! Гуманист, мать его…

А Анна Васильевна, вопреки утверждениям Софьи, умирает. Причем болезнь, которую та долгие годы контролировала изматывающими обследованиями, душила дорогостоящими лекарствами, ежегодным лечением в санатории, вдруг перестала ей подчиняться и начала стремительно прогрессировать. По слухам, той осталось самое большее – полгода, а может, и того меньше.

Знала или нет об этом Грищенко Софья Андреевна, утверждающая как раз обратное? Если знала, то все еще очевиднее, а если нет…

Выяснить! Сделал пометку в своем новом блокнотике Снимщиков, специально купив его для этого глупого дела, которое кому-то для чего-то понадобилось усложнять.

Там у него уже имелась запись со знаком вопроса. Она касалась охранников, дежуривших в день убийства Татьяны на дачах. Но к этому вопросительному предложению Снимщиков уже сделал приписку.

Никто никакой девушки в день убийства Снимщиковой не впускал и не выпускал за пределы дачного поселка. Что это могло значить? Это могло значить только одно – Татьяна приехала на дачи раньше. Может, за день. Может, за два. Ребята, дежурившие двумя днями раньше и сменившиеся как раз накануне дня убийства, должны были явиться на службу только сегодня вечером. В двадцать один ноль-ноль происходила смена караула.

Время, не очень располагающее к общению. Поэтому ехать на дачи Снимщиков решил завтра поутру. А день посвятить тому, чтобы повнимательнее изучить список всех соседей по дачам Сочельниковой Анны Васильевны. С ними у него тоже разговор должен будет состояться. Кто-то да мог видеть Татьяну, если она приехала в поселок раньше на день или два. Если только, конечно, Грищенко Софья Андреевна, заманив, не прятала Татьяну в подвале, прежде чем вывести на берег озера и убить там.

Олег вышел на балкон, облокотился на перила и с тоской уставился на заросли акации. Пацанами, помнится, они делали из ее тонких стручков свиристелки. И совершенно счастливыми носились по двору, тоненько ими повизгивая. И заботы-то было – не опоздать к обеду, когда мать зычно крикнет из окна на весь двор:

– Олежа, сынок!..

Черт возьми, а ведь как рано она ушла! Только сейчас, наверное, осознал в полной мере, как не хватает матери. Помогла бы хоть чем-то. Пускай даже каким-нибудь бесполезным советом. И нет ничего великолепного в его необременительном одиночестве. Хотя и старался думать именно так, а никак иначе. А Таисия…