Решальщики. Книга 2. Раскрутка - Андрей Константинов

— Зря, Дима, смеешься. Он хоть и Мудашев, а до подполковника дослужился. А ты пока в капитанах бегаешь. Вот если бы было наоборот… тогда, конечно. Тогда — смешно. А сейчас иди к себе в кабинет и разбирайся с бумагами. День сиди, ночь сиди, но наведи порядок. Чтоб ни сучка ни сучки… Иди, работай.

Петр Григорьевич — как в воду глядел: с самого утра, сразу по приезду в управу, проверяющий первым делом ввалился в оперскую, затребовал все бумаги из петрухинского сейфа и удалился с ними в специально освобожденный для столичного гостя кабинет — работать. Хотя какое отношение текущие дела могли иметь к силовому задержанию Толика Родины, произведенному в результате личного сыска, было, мягко говоря, непонятно.

Проверяющий трудился от рассвета и до обеда. А сразу после обеда подполковник МВД Олег Юзбарович Мудашев затребовал к себе Петрухина.

— А почему, — спросил Мудашев, поднимая голову от бумаг, — у вас, капитан, не подшит ответ на запрос в Петрозаводское управление?

— Потому что они не дали ответа.

Подполковник посмотрел на Петрухина поверх очков:

— То есть как?

— Этот вопрос нужно задать им, товарищ подполковник.

— Интересно… как же вы работаете, старший оперуполномоченный?

— Сам не пойму, — ответил Дмитрий. — Но дело-то ведь раскрыто, товарищ подполковник. Даже без их ответа на запрос. Преступники в СИЗО отдыхают… В чем проблема?

Мудашев провел рукой по черным как смоль волосам без единой сединки, откинулся на спинку стула.

— Проблема, — сказал он значительно, — в отношении к делу. В СИЗО преступники или не в СИЗО — это второй вопрос.

— Действительно. Подумаешь, ерунда какая: раскрыли банду «новокузнецких» гастролеров, у которой как минимум шесть грабежей, разбой и убийство. Это, конечно, вопрос второй. А то что бумажки в деле нет — это первый.

— Вы, Петрухин, сколько лет в розыске? — нарочито доброжелательно поинтересовался Мудашев.

— Четырнадцать… скоро будет.

— Хм… Странно. Очень странно, что за столько лет работы вы не поняли: в нашем деле мелочей не бывает.

В нашем деле, сказал подполковник. Так и сказал: в НАШЕМ деле!

А Петрухин тут же не к месту вспомнил, как они с мужиками работали по этим отморозкам. Сколько было потрачено времени, сил и здоровья! Вспомнил, как гнали их по обледеневшим крышам на Охте и Валька сорвался, сломал руку и три ребра…

В НАШЕМ ДЕЛЕ, сказал подполковник Мудашев. Ну нормально!

— …как только вы, Петрухин, открыли свой сейф, — доносился откуда-то издалека голос подполковника, — я сразу обратил внимание, что у вас там клей лежит. А ведь не положено.

— Что, простите?

— Клей, говорю, в сейфе держать не положено. Я не хотел было на этом заострять внимание. Зачем буквоедством заниматься? Мелочь в сущности. Но теперь вижу, что это, скорее, ваш стиль. Этакая присущая вам неряшливость. Так что буду вынужден зафиксировать это в отчете. Потому как сплошь и рядом так оно и происходит: начинается с элементарной неряшливости в делах, а заканчивается… выстрелом в своего товарища.

— Что?! — спросил Петрухин. Лицо его в эту секунду очень нехорошо вытянулось и приобрело землистый оттенок. — Что вы сказали, товарищ подполковник?

— Да вы успокойтесь, капитан. В этом вопросе я к вам претензий не предъявляю. Пока не завершено служебное расследование, разумеется. Всему своё время.

— Товарищ подполковник. Позвольте кое-что уточнить.

— Да? Слушаю вас, капитан.

— А не пошел бы ты на хрен, товарищ Мудашев!..

В кабинет Андриянова Дмитрий вошел спустя примерно час после объяснения со столичным гостем. За это время он успел тяпнуть двести граммов в прикормленнной разливухе, а потом посидел на обледенелой скамейке в сквере. Где, дрожа от холода, героически догнался бутылкой пива. В общем, потихоньку отошел, успокоился, после чего вернулся обратно в управу.

Петр Григорьевич посмотрел на Петрухина шальными глазами.

— Сядь, — приказал он с плохо скрываемым гневом, и Дмитрий покорно опустился на стул.

Андриянов снял очки, с досадой бросил их на бумаги:

— Ты что себе позволяешь?

— Да в общем-то ничего особенного.

— Ни хера себе! Ничего особенного? Мудашев сейчас сидит в кабинете у Вселдыча. Знаешь что сейчас там?

— Догадываюсь, — пожал плечами Петрухин.

— Догадываюсь… да хер ты догадываешься! Вселдыч валидол сосет.

— Может, ему лучше задницу у Мудашева полизать?

— Молчать! — закричал начальник и хватил кулаком по столу. Очки подпрыгнули.

Сильно он врезал, и это его немножко отрезвило:

— Ведь вылетишь к черту со службы, Борисыч. Ты что? А?.. Ну… ты чего это, Дима?

— Надоело, Петр Григорич. Надоело, понимаешь? Выслушивать нравоучения от мудашевских надоело. Все, не могу я больше. НЕ МОГУ!

Перед глазами Петрухина встало лицо Любы — Костылевой жены. И улица Некрасова в снежной пелене… «Ну что, Костя, пошоркаем?»

— Всем надоело, — тяжко вздохнул Андриянов.

Он, вообще-то, был нормальным мужиком и толковым опером. Своих, как мог, перед начальством завсегда прикрывал.

— Всем надоело, Дима. Думаешь, мне это нравится?

— Нет, я так не думаю.

— Ну вот… а я их, между прочим, не посылаю, терплю.

— А я не хочу больше, Петр Григорьич.

— Не дури. — Андриянов втянул носом воздух, неодобрительно хмыкнул и повторил: — Не дури, Димка. Иди — проспись, а завтра с утра — чтоб как штык! Будем этого… Мудашева коньяком поить и извиняться.

— Я извиняться не буду.

— Будешь! Как миленький! И я с тобой, за компанию! А теперь всё! Домой — и на боковую. Завтра можешь явиться попозже. Часикам, скажем, к одиннадцати. Но — чтоб обязательно явиться! И запомни: на время служебной проверки ты должен вести себя тише воды, ниже травы. Осознал?

— Осознал, — после долгой паузы прошептал резко сникнувший Петрухин.

— И вот еще что, друг мой ситный. Давай-ка кончай рефлексировать!

— Что?

— Что слышал! Я говорю: хорош мучиться! Ну что ты себя изводишь?

— Да я, Петр Григорич… — начал было Дмитрий, но Андриянов его перебил:

— Заруби на носу! Ты — не виноват! Это все работа наша сволочная. Никто ни от чего не застрахован! Ведь могло случиться и наоборот.

— Что наоборот?