Дети черного озера - Кэти Мари Бьюкенен

по вечерам, — продолжает он, — выдумывала какие-то предлоги и возвращалась поздно вечером, и всегда заплаканная, с комьями грязи на башмаках.

Я слыхала пересуды: как мать рыдала и колотила кулаками по бревнам настила, оплакивая своего первого супруга. До чего же у меня болит сердце за отца, с тех давних времен не оправившегося от душевной раны.

— Сколько лет прошло…

— Ты стонешь во сне… — Голос у него срывается.

Из-за этого я начинаю дурно думать о матери: почему она позволяет такому замечательному человеку чувствовать себя нелюбимым?

— Ох, Кузнец…

Я вижу их тени на занавеске: она кладет ему руку на грудь, и они опускаются на тростники, устилающие земляной пол.

Я закрываю глаза, чтобы не смотреть. Слышу, как вздохи делаются глубже, чаще. Слышу, как шуршит тростник. В этой нежданной ласке мне чудится некая просьба о прощении за то, что отец слишком часто был лишен ограды. За отчужденность, которая держит его в неуверенности. Но еще я слышу и наслаждение, и страсть, и раскрывающиеся навстречу друг другу сердца, и эта колыбельная ласково убаюкивает меня.

Когда я подхожу к кузне, отец, склонившийся над наковальней, распрямляется и разминает затекшее плечо. Его пальцы нащупывают узел затвердевших мышц, и в этот момент появляется Охотник, таща за шкирку зайца.

— Кузнец! — кричит он, размахивая тушкой. — Принеси домой вот такого, и, может быть, тебе повезет с увеличением потомства.

Насмешка Охотника бьет мимо цели: ведь только вчера матушка увлекла отца на тростниковую подстилку. В прошлый раз, заметив, что отец зевает, Охотник крикнул: «Укатали тебя, точь-в-точь как мою супругу» — и непристойно подвигал бедрами. Ррраз! — в тот момент я услышала отца: ему не давали покоя мысли о том, что в доме Охотника всегда есть баранина для котла, ломоть кабаняти-ны, чтобы поджарить на кончике ножа, и о том, что Охотнику достаточно коснуться пальцами спины супруги, чей живот набит мясом, чтобы та покорно легла на спину и раздвинула ноги. Отец страстно желал, чтобы у него с моей матушкой было так же. Именно об этом он и думал, когда на супружеском ложе она нередко поворачивалась к нему спиной.

Как быть, если девушка тринадцати лет проникается личными переживаниями отца? Может ли ей это повредить? Заставит ли дурно думать о родителе? Правда, я считала бы иначе, томись отец по другой женщине. Но озарение об отцовских мыслях не растлило меня и даже не внушило ничего такого, чего я не могла бы представить сама. На груди у меня набухали бутоны, между ног появилась жесткая поросль; без всяких предсказаний я знала, что на новой луне придут крови. Мою спальную нишу отделяла от родительской лишь старая занавеска, и я, как большинство подростков Черого озера, видела и слышала достаточно, чтобы получить представление о том, что делает мужчину и женщину истинными супругами. Я знала, как звучат ласки, и знала, как звучит их отсутствие. Я знала это всю свою жизнь.

— Ты готов? — окликаю я отца.

Теперь еще больше, чем до появления Лиса, я предвкушаю ежедневную прогулку на болота. Это наше с отцом время, когда я могу узнать, что он думает о Лисе и римлянах, услышать его ободряющие слова.

Я не люблю выспрашивать, но сегодня в лесу он берет меня за руку, и я решаюсь:

— Зачем приехал Лис?

Отец замедляет шаг, изучает мое лицо, которому я придаю решительное и настойчивое выражение.

— Помнишь, Лис сказал, что римляне уничтожают восстание на корню? — наконец говорит он.

— Те последние оплоты сопротивления римлянам?

— Да. Поражение может толкнуть друидов на отчаянный шаг.

Верховные жрецы подбили племена на сопротивление римлянам, и, когда оно было смято, друидами овладел страх. Они бежали из поселений, однако, вместо того чтобы остаться среди нас, укрылись на Священном острове[9]. Это место затеряно среди высокогорий у западного побережья Британии — далеко от областей, наиболее плотно населенных римлянами.

— Прежде всего, Вироконий облегчает римлянам путь к Священному острову, — говорит отец. — И покоренные высокогорья еще больше открывают доступ к нему.

Плохи у друидов дела? — спрашиваю я. — Потому Лис и здесь?

Отец поджимает губы, и я знаю, что сейчас он взвешивает, как много можно поведать тринадцатилетней девице.

— Скажи.

— Помнишь, — говорит он, — как-то вечером Лис велел тебе предсказать ему исход восстания? — Он замолкает, и я заставляю себя кивнуть. — Похоже, друиды вернулись в поселения с целью снова подбить людей на мятеж.

Я думаю о том, что среди соплеменников нет дураков поднять меч на римлян, и о том, как во время вторжения нас разбили всего за пару дней.

— Из этого ничего не выйдет, — говорю я и жду согласия, но отец не откликается.

— Утром я ухожу в Городище, — наконец говорит он. — Решено. У меня товара хоть отбавляй, да и лишний рот кормить надо.

Неужели отчаяние затмило здравый смысл? Он бросит меня на произвол судьбы?

— Я попросил Лиса, — добавляет отец.

— Он согласился?

— Он хочет знать о римлянах в Городище. Я обещал разведать, что смогу.

Бук и ясень вдоль тропы сменились ивняком и ольхой, любящими влажную почву. Опасаясь провалиться в топкий торф, я застываю, затаив дыхание и пытаясь удержать равновесие на двух камнях. Дорога до Городища занимает три дня, и еще три на обратный путь. Значит, мне предстоит пережить шесть дней без отцовского присмотра?

— Но…

— Мой отец ходил этой дорогой сотни раз, доставляя заказы, — говорит он.

Отец рассказывает мне, как некогда Вождь предпочел кузню их рода всем остальным, как отец отца его отца учился у кузнеца Вождя. Я хорошо знаю эту историю: когда ученик сравнялся в мастерстве с наставником, его отправили на Черное озеро — продолжать заниматься ремеслом в таком медвежьем углу, куда не сунутся никакие разбойные племена. Положение Кузнецов Черного озера упрочивалось с каждой изготовленной брошью, с каждым кубком и клинком, и кузня снискала расположение всех правящих вождей. Лицо отца сияет гордостью, когда он заводит речь о своих честолюбивых замыслах — насколько я знаю, они не ограничиваются торговлей железными товарами, от которых ломятся полки кузни.

— Отец?

— Я возьму с собой бронзовое блюдо, — говорит он. — Вручу его Вождю.

Много лет назад отец показал мне блюдо, изготовленное им в юности. Водя пальцами по выпуклым завиткам и вставкам из красного стекла по краю, я спросила, отчего отец не обменял его. По его словам, он надеялся, что в один прекрасный день на Черное озеро приедет Вождь и, увидев блюдо, сделает крупный заказ.

Но теперь отцу больше не хочется сидеть без дела, вглядываясь в горизонт в ожидании