Мальчик из Блока 66. Реальная история ребенка, пережившего Аушвиц и Бухенвальд - Лимор Регев

организовали в лагере широкое подполье. Затем там появились другие люди, которых нацистский режим считал угрозой.

Во время войны в Бухенвальде содержались заключенные из десятков стран, включая будущих европейских лидеров, например, доктора Конрада Аденауэра, антинациста, бывшего обер-бургомистра Кельна. После войны он станет первым канцлером Западной Германии. Заключенный Леон Блюм позже стал ненадолго премьер-министром Франции. Также среди узников Бухенвальда значился мэр Праги Петр Зенкл.

На более позднем этапе в Бухенвальд были переведены еврейские заключенные, в основном поляки, и некоторые из них присоединились к подполью, создавшему в 1943 году подпольный Интернациональный комитет.

Подполье было единственной связью между евреями и политическими заключенными. Евреев поместили на карантин в отдельной части лагеря, расположенной в болотистой местности, в так называемом Малом лагере. Содержались они в условиях гораздо более суровых, чем политические заключенные, некоторые из которых назначались на низшие административные должности в еврейских блоках. После войны эти люди подверглись критике как пособники нацистского режима.

Во многих лагерях охранники отличались особой жестокостью в отношении евреев, осложняя и без того тяжелые условия их заключения. В Бухенвальде некоторые политические заключенные, занимавшие надзорные должности, использовали имевшиеся в их распоряжении возможности для спасения жизней.

* * *

В январе 1945 года, после эвакуации лагерей Аушвица, несколько сотен детей и подростков в возрасте от шести до шестнадцати лет прибыли в Бухенвальд.

Я был среди них.

Мы сошли с поезда. Был полдень.

Вышли из вагона лишь те, кто смог подняться. У некоторых сил не осталось совсем, и они остались сидеть в вагоне, среди мертвых. Из примерно ста человек, которые поднялись в вагон в Гляйвице, выжили немногие.

Мы понятия не имели, что это за место, куда мы попали. Заключенные здесь носили похожую на нашу полосатую форму, и охраняли их такие же эсэсовцы с автоматами. При переезде из лагеря в лагерь всегда есть страх, что тебя отравят газом, используя тот же, что и в Аушвице, метод.

К лагерю, окруженному высокими заборами из колючей проволоки, мы шли пешком. На въездных воротах красовалась надпись на немецком языке: JEDEM DAS SEINE[27].

Эти циничные и пугающие слова верно отражали суть происходившего за воротами не только Бухенвальда, но всех лагерей.

В прежней жизни, той, что была до изгнания из дома, мы учились взаимной поддержке, заботе о других и сопереживанию. У нас складывалось определенное представление о взаимоотношениях между людьми, о силе сообщества и сплоченности. Мы выросли на заповедях Торы и понимании того, что весь Израиль – это единое целое, в котором каждый связан с каждым.

Некоторые из нас не смогли сохранить верность этой традиции. Для многих заключенных лагерей правила любви к другим и заботы друг о друге перестали действовать, и они отбросили их как ненужный багаж. В лагере действовали другие правила. Холокост на самом деле научил нас тому, что у каждого человека своя судьба, «каждому свое», как гласил девиз над воротами Бухенвальда.

Это выражение отражало новое мировоззрение, которое нам пришлось выработать и которое, помимо прочего, означало определенное безразличие к страданиям других и сосредоточенность исключительно на собственном выживании. Это может показаться жестоким, но, чтобы оставаться живым и в здравом рассудке, мы под давлением обстоятельств интуитивно приняли своего рода эмоциональное онемение.

В лагере каждый кусочек хлеба, каждая ложка супа означали шанс выжить. Многие из тех, кто нас окружал, кто в прежней жизни верил в дружбу и взаимную поддержку, теперь воровали друг у друга, не испытывая чувства вины или угрызений совести. Съев свою порцию нарезанного маленькими кусочками хлеба, я, ложась спать, прятал оставшееся под голову. Шани до сих пор со слезами на глазах вспоминает, как у него украли порцию хлеба.

Теряя человечность, мы теряли и ценности. Немцам удалось заставить многих из нас в борьбе за выживание вести себя как животные, а не как люди. Тем не менее даже в этом мире пошатнувшихся ценностей можно найти много примеров взаимной заботы, самопожертвования и самоотречения ради другого человека.

* * *

Мы прошли вглубь лагеря. Эсэсовцы подгоняли нас криками, подталкивали прикладами. На плацу в центре лагеря нас построили, а потом приказали бросить все вещи в кучу посредине плаца. Все скудные пожитки прибывающих заключенных немцы обязательно сжигали, чтобы не допустить возможного распространения болезни.

Нас привели в огромную комнату и велели раздеться догола. Мы бросили одежду в кучу, и ее тут же забрали. Дальше нас ожидал душ и санобработка – обычные процедуры при поступлении в лагерь. В полном молчании мы проследовали в душевую. Все понимали, что нас еще вполне могут отравить газом, и тогда эти мгновения – последние. Мы стояли и ждали.

А потом на нас хлынула холодная вода, этот холод нес облегчение и надежду. Несмотря на всю неопределенность, мы чувствовали себя почти счастливыми.

Позже мы узнали, что крематорий для сжигания мертвых в лагере был, но массовое отравление газом не стало здесь обычным явлением. Суровые условия содержания в Бухенвальде гарантировали смерть десятков тысяч заключенных от истощения или болезней во время войны. Крематорий работал в безостановочном режиме, круглосуточно.

После душа и дезинфекции в хлорной ванне заключенные-ветераны обрили нас с головы до ног. Работали они молча и задание выполняли механически. На нас никто не смотрел, с нами никто не разговаривал. После этого нас отправили в карантинный блок. Немцы хотели удостовериться, что мы не привезли с собой никаких болезней, и нам запретили в течение недели выходить из барака.

Голышом в январский мороз мы бежали из душа в карантинный блок, где нас ждала новая форма, похожая на ту, что мы носили в Буне, включая деревянные башмаки. Разница заключалась в системе нумерации, которая отличалась от использовавшейся в Аушвице. Здесь мы получили новый номер, который нашивался на рукав полосатой куртки.

С этого момента я стал заключенным номер 121207.

К номеру заключенного добавлялся символ, определявший каждого узника по национальности.

Символом евреев был желтый треугольник. Свой отдельный символ получали политические заключенные. На рукаве у поляков за номером следовал красный треугольник.

Тогда мы этого не знали, но в конце 1944 года, когда началась эвакуация концентрационных лагерей и лагерей смерти в Восточной Европе, а немецкая армия отступала по всем фронтам, лидеры политического подполья в Бухенвальде приняли решение попытаться спасти прибывших в лагерь детей.

Отравление газом не стало в Бухенвальде обычным явлением. Суровые условия содержания гарантировали смерть десятков тысяч заключенных от истощения или болезней.

Активнее других этот план продвигали Антонин Калина, уроженец Чехии, христианин, и Джек Вебер, заключенный польско-еврейского происхождения, оба члены подполья.

Калина и его товарищи оказали давление на немцев, требуя, чтобы те поместили детей в отдельный барак на территории лагеря. Не желая обострять положение и стремясь предотвратить беспорядки, немцы уступили давлению со стороны Калины и его друзей и согласились разместить детей в возрасте от двенадцати до шестнадцати лет в изолированном бараке под названием Kinder Block 66 – «Детский блок номер 66».

Калина попросил, чтобы его назначили старостой блока 66, и перевел туда детей и подростков со всего лагеря. После недолгого пребывания в карантинном блоке нас поместили в постоянные бараки.

Бухенвальд был разделен на три части. Основная территория лагеря находилась за въездными воротами, где размещались политические заключенные, а также лагерная администрация и плац. В средней части располагался огромный карантинный барак, а за ней – «Малый лагерь» с блоком 66 в самом его конце, рядом с лесом.

Заключенные-ветераны говорили нам, что дети нашего возраста должны сделать все возможное, чтобы попасть в блок 66.

Вскоре после выхода из карантина меня перевели в блок 66, но Шани со мной туда не попал. У меня были смешанные чувства. Я знал, что этот блок предназначен для детей и подростков и что мне лучше попасть туда, но как же трудно было расставаться с друзьями. Шани пообещал, что сделает все возможное, чтобы присоединиться ко мне.

Нас разделили. Позже Шани говорил, что горько плакал, когда я ушел, что у него как будто отняли душу и что ему стало до боли одиноко. Он был уверен, что умрет, попрощавшись со мной.

К счастью, Шани приглянулся одному из немецких надзирателей, и между ними сложились неплохие отношения.