Лабиринт призраков - Карлос Руис Сафон

Валентина стала первым человеком, кому я позволил прочитать свои скромные пробы пера. Она имела склонность приберегать ласку и пылкие проявления нежности для более прозаической стороны наших отношений. Когда же от нее требовалось высказать мнение о моих первых литературных шалостях, обычно замечала, что от Каракса мне досталось только имя. В глубине души я был с ней согласен и не обижался. Мне казалось, что никто на свете не поймет лучше нее замысел, который я вынашивал много лет, и однажды, почувствовав в себе силы с достоинством снести оплеухи, рассказал Валентине о том, что́ намеревался сделать, как только мне исполнится восемнадцать.

– Надеюсь, ты не попросишь меня выйти за тебя замуж, – произнесла она.

Полагаю, мне не помешало бы научиться точнее истолковывать знамения, посылаемые судьбой, поскольку все кульминационные сцены в наших отношениях с Валентиной начинались с дождя, обращавшего в бегство с улицы или барабанившего в стекла. И тот эпизод не стал исключением.

– В чем же состоит твой замысел? – наконец соизволила она спросить.

– Написать историю своей семьи.

Мы провели вместе почти год, если череду вечеров в постели на мансарде Валентины среди облаков можно назвать «были вместе». И зная каждый сантиметр ее кожи наизусть, я далеко не всегда угадывал смысл ее молчания.

– И что дальше? – спросила она.

– Тебе недостаточно?

– У всех есть семья. И у каждой семьи своя история.

С Валентиной приходилось держаться в тонусе. О чем бы ни шла речь. Она повернулась, и вот таким манером, обращаясь к ее изящной обнаженной спине, я впервые вслух изложил мысли, годами не дававшие мне покоя. Блестящего представления не получилось, но мне было необходимо, чтобы Валентина выслушала меня и отдала должное замыслу.

Я знал с чего нужно начинать: с заглавия. Много лет я носил с собой чистую тетрадку. Обложку украшала вычурная надпись:

Однажды я сидел с авторучкой наперевес, молча созерцая первую страницу тетради, девственно-чистую. В таком положении меня застал Фермин. Изучив заголовок, он фыркнул, как лошадь, и патетически произнес:

– Несчастье ждет тех, чьи мечты писаны пером на бумаге, поскольку они обречены пройти через чистилище разочарований и крушение иллюзий!

– Прошу прощения, не соизволит ли ваша милость перевести на родной язык столь цветистое изречение? – осведомился я.

– Наверное, глупость настраивает меня на пророческий лад, – проворчал Фермин. – Вы словно какой-нибудь виршеплет. Тяготеете к семантике.

Я прикинул, что сей magnum opus[82], плод воспаленного юношеского воображения, получится толстенным и увесистым и потянет килограммов этак на пятнадцать. По моему замыслу текст надлежало разделить на четыре взаимосвязанные части, которые послужат входом в лабиринт повествования. Постепенно погружаясь в атмосферу романа, читатель начнет понимать, что фабула строится по принципу русской матрешки, когда каждый сюжет и персонаж словно вложен в другой, и так до бесконечности.

– Напоминает инструкцию для сборки электрического поезда.

Моя милая Валентина смотрела на вещи весьма буднично.

– Нечто общее с конструктором действительно есть, – признал я.

Я беззастенчиво навязывал ей свою выстраданную декларацию о намерениях, поскольку сочинял ее целых шестнадцать лет, буква за буквой. Был твердо уверен, что, составив подробный план, выполню половину работы. И меня нисколько не смущало, что я нахально скопировал композицию «Тени ветра», романа, подаренного Валентине в день нашего знакомства.

– Разве Каракс не попробовал применить тот же трюк раньше тебя? – спросила она.

– Все в жизни кем-то было сделано раньше, по крайней мере, все стоящее, – заявил я. – Фокус в том, чтобы попытаться сделать это чуть лучше.

– И тут с юношеской скромностью на сцену выступаешь ты.

Привыкнув к ушатам холодной воды, которыми окатывал меня обожаемый айсберг, я продолжал излагать свой замысел с решимостью солдата, с криком выскочившего из окопа и ринувшегося в атаку на пулеметы.

Согласно моему грандиозному замыслу, в основу сюжета первого тома ложилась история читателя, а точнее моего отца. Я хотел рассказать, как в юные годы он открывал мир книг, и в более широком смысле саму жизнь, с помощью мистического романа неизвестного автора, на страницах которого скрывалась мрачная тайна. Подобное содержание позволяло с легкостью создать роман, сочетавший все существующие и пока не придуманные жанры.

– А попутно способный вылечить грипп и насморк, – усмехнулась Валентина.

Второй том в духе готического романа, пропитанный зловещей, болезненной атмосферой, претендовал на то, чтобы пощекотать нервы добропорядочным читателям, рассказывая о леденящих кровь жизненных перипетиях проклятого писателя Давида Мартина. В форме литературной исповеди, от первого лица он описывал бы свой путь к потере рассудка и увлекал бы нас в глубины ада собственного безумия. Таким образом, все, о чем он поведал, вероятно, вызывало бы еще больше сомнений, чем искушения владыки преисподней, тоже появлявшегося на страницах книги. А может, и нет, поскольку роман был игрой, и читатель, сделавшись ее участником, должен был искать недостающие части головоломки и решить, что за книгу он читает.

– А если тебя бросят у алтаря и никому не захочется включаться в игру?

– Всегда найдется тот, кто захочет попытаться.

– Сочинять книги – удел оптимистов, – вынесла приговор Валентина.

Третий том – если только читатель пережил первые два, не пересев на другой трамвай, конечной точкой маршрута которого значилась счастливая развязка, – должен был сразу извлечь нас из адского пекла, предложив историю одного из главных действующих лиц, выступавшего в роли официального голоса совести в романе. Речь шла о моем приемном дядюшке Фермине Ромеро де Торресе. Его жизнеописание в стиле плутовского романа объяснило бы, как он стал тем, кто есть, а многочисленные злоключения, пережитые в тревожную эпоху, помогли бы выявить связующие нити, соединявшие все части лабиринта.

– Хотя бы тут будет смешно.

– Фермин спешит на помощь, – согласился я.

– И как закончится это безобразие?

– Фейерверком в сопровождении большого оркестра и сценическими спецэффектами.

Четвертый том астрономического объема, приправленный специями из рецептуры предшествующих, давал бы ключ к тайне и приводил бы к разгадке об руку с моим любимым сумеречным ангелом Алисией Грис. Я задумал сагу о героях и негодяях, включавшую тысячу туннелей: миновав все их ответвления, читатель смог бы собрать воедино калейдоскопический сюжет, напоминавший тот образ виражей мироздания, который я обнаружил в сердце Кладбища забытых книг.