Гайдзин - Джеймс Клавелл

— Что Райко-сан сказала мне, я забыла. Что вы сказали мне, перед тем как поставить подпись, принято и забыто. Сегодня мы начинаем. Это наша первая встреча. Вы должны рассказать мне о себе — все, что вы хотите, чтобы я знала. — В её глазах появился огонек, и они весело прищурились. — Времени будет довольно, да?

— Да, пожалуйста, я надеюсь, вечность.

После того как по прошествии дней условия контракта были оговорены, записаны, прочитаны, перечитаны и изложены в простых словах, которые он мог понять, он был готов подписать бумагу в присутствии её и Райко. Тогда он призвал на помощь все своё мужество:

— Хинодэ, пожалуйста, извинить, но должен сказать… должен сказать правду. О скверне.

— Пожалуйста, в этом нет нужды, Райко-сан рассказала мне.

— Да, но… но, пожалуйста, извините меня… — Слова давались ему с трудом, хотя он повторил их перед этим дюжину раз; к горлу вновь подступила тошнота. — Должен сказать один раз: я заразился дурной болезнью от своей любовницы, Ханы. Излечиться невозможно, прошу прощения. Никак. Вы заразитесь… должны заразиться, если… когда… должны заразиться, если станете супругой, прошу прощения. — Ему показалось, что небо, которого он не видел, разлетелось на куски, пока он ждал.

— Да, я понимаю и принимаю это, и я настояла, чтобы в моем контракте было записано, что я снимаю с вас всякую вину, касающуюся нас, всякую вину, вы понимаете?

— А, вина, да, понимаю вину. Благодарю вас и…

Выдавив из себя слова извинения, он бросился вон из комнаты, и его вырвало так, как не рвало ещё никогда в жизни, сильнее, чем когда он обнаружил, что заразился, сильнее, чем когда он нашел Хану мертвой. Вернувшись, он не стал извиняться, да от него и не ждали этого. Женщины все понимали.

— Прежде чем я подпишу, Фурансу-сан, — сказала она, — как для вас есть важные вещи, так и мне важно спросить, обещаете ли вы дать мне нож или яд, как это записано в контракте?

— Благодарю вас. Об обеих важных для нас вещах не нужно упоминать впредь или обсуждать их. Вы согласны, пожалуйста?

— Да, — ответил он, мысленно благословляя её.

— Тогда все решено. Вот, я подписала, пожалуйста, подписать и вы, Фурансу-сан, а Райко-сан будет нашей свидетельницей. Райко-сан говорит, что наш дом будет готов через три дня. На четвертый день от сегодняшнего я почту за честь принять вас.

На четвертый день, сидя напротив неё в их маленьком убежище, он был поглощен её красотой; масляные лампы горели ярко, но не слишком.

— Этот дом нравится вам, Хинодэ? — спросил он, стараясь придать голосу заинтересованный тон, но одержимый одним лишь желанием скорее увидеть её нагой.

— Более важно, чтобы он нравился вам, Фурансу-сан.

Он понимал, что она делает только то, чему её обучали; ответы и жесты выходили у неё механически, она изо всех сил старалась, чтобы он почувствовал себя легко и свободно, не выдавая при этом своих собственных чувств. В отношении большинства мужчин-японцев он обычно мог сказать, что они думают, в отношении японских женщин — почти никогда, с другой стороны, то же самое можно было бы сказать и о француженках. Женщины настолько скрытнее нас, настолько практичнее.

Хинодэ выглядит такой спокойной и довольной, сидя передо мной, подумал он. Кипит ли она внутри, как вулкан, печалится или ужасается, или наполнена таким страхом и отвращением, что все её чувства словно онемели.

Матерь Благословенная, прости меня, но мне все равно сейчас — все равно позже, возможно, я посмотрю на это иначе, но не сейчас.

Почему она согласилась? Почему?

Но этого вопроса он не должен задавать никогда. Тяжело выполнить это условие, и все же оно добавляет остроты или является тем, что уничтожит меня, нас. Мне все равно, скорее!

— Не хотите ли вы поесть? — спросила она.

— Сейчас я… я нет голодный. — Андре не мог оторвать от неё взгляда, не мог скрыть своего желания. По лицу сбежала капелька пота.

Её полуулыбка осталась прежней. Легкий вздох. Потом, лениво продлевая каждое мгновение, тонкие пальцы развязали оби, она встала, и верхнее кимоно упало на пол. Все это время она смотрела на него, невозмутимая, как статуя. За верхним кимоно последовало нижнее, потом первая рубашка, за ней — вторая и, наконец, набедренная повязка. Она неторопливо повернулась раз, потом второй, показывая себя ему, затем подошла и встала перед ним. Безукоризненная во всем.

Чуть дыша, он смотрел, как она опускается на колени, берет в руки чашку с чаем, делает глоток, второй — тяжелые пульсирующие удары в голове, в шее, в паху толкали его за грань самообладания.

Долгие дни он строил планы, собирался предстать перед ней галантным в словах, движениях, жестах, таким французом и японцем, светским и опытным, лучшим любовником из всех, какие у неё были, который никогда не заставит её жалеть о случившемся, — их первая встреча должна была стать волшебным и запоминающимся событием. Она была запоминающейся, но совсем не волшебной. Он не совладал с собой. Он потянулся к ней, схватил и подтолкнул к футонам, где был наполовину животным.

С той ночи он её не видел. Не видел он и Райко, избегая их и Ёсивары. На следующий день он послал записку Хинодэ, в которой написал, что известит её отдельно о своём намерении посетить её снова. Тем временем он передал Райко ещё одну часть золота. Чтобы выплатить стоимость контракта, ему пришлось заложить своё жалованье на два года вперед, а сколько ещё придется потратить кроме этого.

Вчера он сообщил ей, что придет сегодня.

Андре замер в нерешительности на пороге их веранды. Сёдзи не пускали ночь в дом. Золотистый свет внутри манил его. Сердце у него колотилось, как и в первый раз, горло сдавило. Внутренние голоса изливали на него потоки ругани, кричали ему, чтобы он ушел, убил себя — все что угодно, лишь бы не видеть снова её глаз и того омерзительного отражения самого себя, которое в них застыло в ту ночь. Оставь её в покое!

Всем своим существом он хотел убежать и всем существом хотел вновь обладать ею, любым способом, всеми способами, подлее, чем раньше, любой ценой. Он ненавидел себя, лучше умереть и покончить с этим, но сначала она. Я должен.

Он заставил себя снять туфли и отодвинул сёдзи в сторону. Она сидела на коленях точно так же, как и тогда, в том же кимоно, такая же прекрасная, тот же изящный жест рукой пригласил его сесть рядом с ней, тот же нежный голос произнес:

— Саке подано так, как, мне сказали, вы любите. Прохладным. Вы всегда пьете саке прохладным?

Он посмотрел на неё, разинув рот. Глаза, наполненные такой ненавистью, когда он, не видя, куда ступает, уходил от неё, теперь улыбались ему с той же ласковой застенчивостью, что и в первый раз.

— Что?

Снова, словно ничего ещё не было сказано, она повторила тем же самым тоном:

— Саке подано так, как, мне сказали, вы любите. Прохладным. Вы всегда пьете саке прохладным?