Гайдзин - Джеймс Клавелл

— Я проник сюда обманным путем. — Неожиданная улыбка Горнта осветила всю комнату. — Господи Иисусе, я поверить не могу, что действительно сижу здесь с будущим тайпэном «Благородного Дома». Я так долго ждал и подготавливал эту встречу, и вот она состоялась. До того, как я пришел сюда, у меня не было намерения говорить ничего, кроме того, что просил передать мистер Грейфорт. Но теперь… — Он поднял бокал. — За отмщение.

Малкольм подумал об этом, заинтригованный и без тени страха в душе, потом выпил и налил снова.

— Это хороший тост для Азии.

— Для любого места. Первое: мне нужно ваше слово чести, чести тайпэна «Благородного Дома», как перед Богом, что все, что я расскажу вам, останется нашей тайной, пока я не освобожу вас от данной клятвы.

Малкольм некоторое время колебался.

— До тех пор, пока это всего лишь история. — Он поклялся.

— Благодарю вас. Теперь история. Здесь можно говорить? Нас может кто-нибудь подслушать?

— В Азии обычно да. Мы знаем, что у дверей есть уши, как и у стен, но я могу решить эту проблему. Чен! — позвал он. Дверь открылась в ту же секунду. Малкольм отдал распоряжение на кантонском: — Отойди от двери и никого к ней не подпускай, даже А Ток!

— Слушаюсь, тайпэн. — Дверь закрылась.

— Теперь ваш секрет в безопасности, мистер Горнт. Я знаю Чена всю свою жизнь, и он не говорит по-английски, кажется. Вы говорите на шанхайском?

— Немного, как и на диалекте нинь по.

— Итак, я вас слушаю.

— Я в первый раз рассказываю эту историю, — сказал Горнт, и Малкольм поверил ему. — В давние-давние времена, — начал американец, и голос его сразу стал строгим, — некая семья отправилась в Англию из городка Монтгомери в штате Алабама, который был домом для нескольких поколений этой семьи: отец, мать и двое детей, мальчик и девочка. Девочке было пятнадцать, её звали Александра, и её отец был младшим из пяти братьев, старшим был Уилф Тиллман.

— Соучредитель компании «Купер-Тиллман»? — спросил Малкольм, потрясённый.

— Он самый. Отец Александры был мелким чайным и хлопковым маклером, одним из вкладчиков компании брата Уилфа, и вот теперь ехал в Лондон, чтобы работать у Ротвелла по контракту на три года в качестве консультанта по хлопку — «Купер-Тиллман» была их основным поставщиком. Семья пробыла в Англии чуть меньше года. К несчастью, родители тяжело заболели, что неудивительно, а? Туманы и эта погода, я сам едва не умер, пока жил там — я провел в Лондоне два года, стажируясь у Броков, один — у Ротвелла. Как бы там ни было, Тиллманы решили вернуться домой. На полпути через Атлантический океан Александра обнаружила, что беременна.

— Ай-й-йа, — пробормотал Малкольм.

— Да. Шок, добавившийся к болезни её обожаемого отца, убил его. Ему было тридцать семь лет. Его похоронили в море. В свидетельстве о смерти, выданном капитаном, значился просто «припадок безумия», но и она и её мать знали, что истинной причиной явилось это страшное открытие. Александре только что исполнилось шестнадцать, она была прелестна, как картинка. Это случилось в 1835 году, двадцать семь лет назад. Александра родила сына, меня. Для незамужней девушки иметь внебрачного ребенка, быть падшей женщиной… в общем, мистер Струан, мне не нужно вам рассказывать, какая это катастрофа и позорное пятно, при том, что в Алабаме всегда строго чтили Писание, в нашей части, и Тиллманы были аристократами. Ранее мы говорили с вами о чести, я говорил правду, когда сказал, что мы серьезно относимся к чести и к бесчестью. Вы позволите? — Горнт показал на шампанское.

— Пожалуйста. — Малкольм не знал, что ему ещё сказать. Голос американца звучал ровно, приятно, бесстрастно — просто рассказчик, повествующий историю былого. Пока что, мрачно подумал он.

Горнт налил Струану, потом себе.

— Общество отвернулось от моей матери и её матери, как и семья Тиллманов, даже её брат обратился против неё. Когда мне было три года, моя мать встретила виргинца, переселившегося в Америку из Англии — Роберта Горнта, джентльмена, экспортера табака и хлопка, большого любителя карт из Ричмонда. Он влюбился в неё, а она в него. Они уехали из Монтгомери и обвенчались в Ричмонде. Они сочинили историю о том, что она вдова, вышедшая замуж в шестнадцать лет за кавалерийского офицера-янки, которого убили в войнах с индейцами сиу. Ей в ту пору было девятнадцать.

Несколько лет все шло более-менее нормально. До 1842 года — через год после того, как Дирк Струан практически в одиночку основал Гонконг, за год до вашего рождения. 1842 год был тяжелым для Гонконга: смертельная лихорадка Счастливой Долины, малярия, «опиумная война» с Китаем, страшный тайфун, уничтоживший город на острове, и он был стократ тяжелее для «Благородного Дома», потому что тот же самый тайфун убил великого Дирка Струана. — Глоток шампанского. — Он был виновен в смерти Уилфа Тиллмана и в разорении семьи Тиллманов.

— Я ничего не знаю об этом. Вы уверены?

Горнт улыбнулся своей странной улыбкой, в ней не было и намека на враждебность.

— Да. Уилф Тиллман был болен лихорадкой Счастливой Долины. Дирк Струан раздобыл хинную корку, которая могла бы излечить его, но он не дал и не продал её Тиллману, желая его смерти, как и Джефф Купер. — В его голосе зазвенела сталь. — Этот бостонский янки хотел, чтобы он умер.

— Почему? И зачем тайпэну было желать смерти Тиллмана?

— Он ненавидел его — у него были другие взгляды на жизнь, чем у Уилфа. Среди прочих причин, Уилф владел рабами, что ни в те времена, ни сейчас не является противозаконным в Алабаме. И ещё чтобы помочь Куперу стать единоличным владельцем компании. После того как Уилф умер, Джефф Купер за гроши выкупил его долю и прекратил переводить остававшиеся деньги моей семье. Дирк был виновен в этом.

— Мы действительно имеем совместное предприятие с компанией «Купер-Тиллман» по добыче хинной корки, мистер Горнт, — сказал Малкольм, — и мы старые друзья. Что же до остального, мне ничего не известно о том, и я в это не верю. Я проверю вашу историю сразу же, как только вернусь в Гонконг.

Горнт пожал плечами.

— Много лет назад Купер сам признался, что никогда не одобрял Уилфа Тиллмана. Вот его собственные слова: «Послушайте, молодой человек, Уилф заслуживал всего, что получил, он был работорговцем, и помощи от него я не видел никакой, он за всю свою жизнь и одного дня не проработал, ваш благородный южанин был никчемным человеком. Дирк был прав, когда отдал то малое количество хинной корки, что у него оставалось, другим, кто, по его мнению, того заслуживал. Это моим трудом, только моим, была создана компания, которая кормила и одевала вашу мать, отчима и вас все эти годы…»

Лицо Горнта исказилось, потом опять стало спокойным. Внешне.

— Он сказал ещё несколько вещей, сэр, которые… это сейчас не важно. Но то, что он прекратил переводить деньги, наши законные деньги, было очень важным. Именно тогда начались ссоры между мамой и отчимом, и мы переехали на юг. Лишь много лет спустя я узнал, что он женился на ней из-за денег, что его хлопковый и табачный бизнес не стоил ни гроша, что он был просто картежником и игроком, к тому же неудачливым, и она постоянно оплачивала его долги. Умирая, мама рассказала мне все это. Но ко мне он относился не плохо, не делал мне зла, просто не замечал меня. Всю мою жизнь на меня никто не обращал внимания. Теперь пришло время мести.