Флорентийка. Книги 1-4 - Жюльетта Бенцони

своего любимого вина «Кастелли Романи». Итак, в то время как желудок его ворчал от голода, сам папа, воспользовавшись тем, что дождь прекратился, поспешно пересекал двор Ватикана. Ему не терпелось посмотреть, как продвигается строительство его новой часовни.

Он шел быстрым шагом, завернувшись в подбитый лисьим мехом плащ, надвинув на самые брови свою отделанную мехом «каморо», чтобы хоть как-то защититься от холода. Его внешность была совершенно лишена какой бы то ни было изысканности: телосложением довольно крупный, скорее полный; черты лица грубые, воинственный подбородок, под острым хищным носом сжатые губы, пристальный взгляд, седеющие волосы, румянец во всю щеку и чисто выбритое лицо. Тем не менее от него исходило ощущение какой-то силы и даже некоторого величия, и это было ему прекрасно известно.

Несмотря на больные колени, Сикст довольно легко преодолел все нагромождения камней на строительной площадке. Работа продвигалась не так быстро, как ему хотелось бы. Прошло уже четыре года, как было начато строительство этой часовни[7], но еще и речи не могло быть о возведении крыши. Папе оставалось только выказывать свое недовольство и журить тех, кто отвечал за строительные работы. Однако препятствия, встречавшиеся на его пути, не могли остановить Сикста, они только сильнее разжигали его желания. Для него не были помехой даже старые его болячки. Свое раздражение он выплескивал на окружающих в приступах гнева.

Сикст IV был совершенно уверен в своей правоте. Начав строительство этого храма, ему хотелось подарить Ватикану достойное место для отправления культовых богослужений, посвященных трону Петра, — этакое обширное помещение, в котором со всеми удобствами могла бы расположиться и покрасоваться помпезная папская свита.

Это совершенно невозможно было сделать в старой базилике, где и размещалась могила владыки апостолов. Церковь эта была совсем ветхая, немногим лучше, чем какая-нибудь простая приходская церковь в деревне, — с покосившейся колокольней, покатой крышей и круглой сводчатой трехэтажной аркой. Она выдержала уже несколько ремонтов, но, несмотря на это, находилась в удручающем состоянии и, самое главное, в ней было полно сквозняков. Новая часовня будет изысканной, просторной и очень высокой, дабы в ней во всю мощь звучали музыка и песнопения, и великолепно убранной, чтобы память о ее создателе сохранилась на века. Таким образом, Сикст, решивший назвать ее часовней Зачатия, в глубине души все-таки надеялся, что за ней удержится его имя.

Завидев папу, рабочие, которые, надо сказать, не очень-то утруждали себя, принялись со всем рвением орудовать своими мастерками, а также огромными каменными блоками, которые теперь быстро замелькали на концах талей. Было очевидно, что они еще не утратили надежды спасти свои души от надвигающейся бури. Однако это не помогло, Сикст IV разразился бранью, а бранить он был искусен и не уступил бы в этом простому смертному. Голос у него был зычный, красивый, а сам он от природы наделен большим красноречием. Архитектор и работники бросились на колени прямо в строительный мусор и униженно склонили головы в ожидании, когда минует взрыв гнева.

Ведь даже папе время от времени требуется передышка.

Воспользовавшись наступившим затишьем, архитектор Дольчи пожаловался на плохую погоду — источник многочисленных недомоганий, сваливших с ног его работников.

— Достаточно! — прервал архитектора его святейшество. — У тебя всегда наготове отговорки, синьор Дольчи. А у меня нет времени, я хочу увидеть свою часовню как можно скорее. Мне надоело ждать!

— Пусть ваше святейшество потерпит еще немного. Окна готовы, и вы сами можете в этом убедиться. Я надеюсь, вы будете удовлетворены. Посмотрите, какие они высокие и как искусно выполнены, разве вы не находите, что они великолепны?

Неожиданно папа рассмеялся:

— Это так на тебя похоже! Я задал тебе хорошую трепку, которую ты вполне заслужил, а ты повернул все в свою пользу и еще требуешь от меня похвалы. Окна хороши, спору нет, но крыша над ними доставила бы мне куда больше удовольствия.

Я больше не могу видеть, как дождь поливает мою часовню.

Папу сопровождали две важные персоны, они немного отстали, задержавшись в дверях. Один из них — казначей Ватикана, хитрый финансист по имени Мелиадуче. Другой — кардинал, вице — канцлер, личность настолько примечательная, что о ней следует рассказать несколько подробнее. Это был прелат красивой наружности и крепкого сложения, очень смуглый, с копной черных как смоль волос и большими темными глазами. Красиво очерченный нос с горбинкой и чувственный рот изобличали в нем жуира. Слишком бросающееся в глаза великолепие его пурпурных, отделанных соболиным мехом одежд и крепкие смуглые руки выдавали в нем иностранца.

И это было действительно так. Кардинал Родриго Борджиа появился на свет в Испании, в Хативе, и, вероятно, так и остался бы там, если бы не его дядя, архиепископ Валенсии, который несколькими годами раньше был вознесен в высший понтификат по воле Каликста III. В Италию он привез вместе с собой все свое семейство. Ловкий и загадочный, этот Родриго умело повел свои дела и в сорок семь лет был уже третьим по значению должностным лицом в святой церкви. И это помимо того, что он считался самым богатым, после французского кардинала Детутвилля, человеком в священной коллегии, а также владельцем многочисленных имений.

Сцена, происходящая между папой и его архитектором, казалось, забавляла его. Он наклонился к своему спутнику и прошептал:

— Как вы думаете, мессир Мелиадуче, чем это все закончится? Вот увидите, Дольчи станет жаловаться, что ему не хватает денег, что туф и каррарский мрамор без конца дорожают, что медь и вовсе идет по баснословной цене, наконец, что он не в силах сделать больше, чем он делает на те деньги, что получает.

Святой отец, конечно, еще немного побушует, а потом позовет вас и попросит открыть вашу казну.

— Но ведь она почти пуста! Ваше преосвященство, откуда же я достану денег? Вчера еще племянник его святейшества, граф Джироламо, взял себе оттуда три тысячи дукатов.

— Неужели вы полагаете, что подобные жалобы могут меня тронуть? У вас, мой друг, всегда водятся деньги. Кстати, посмотрите-ка! Вас зовут! Теперь вы видите, что я оказался прав.

Казначей, сгорбившись и волоча ноги, подошел к своему хозяину, а кардинал тем временем принялся со знанием дела осматривать двор, интересуясь, как продвигаются работы. Он питал пристрастие к роскоши и, разделяя увлечение папы архитектурными формами, одобрял все его многочисленные стройки, которые этот последний начал почти повсеместно в Риме, намереваясь превзойти своими творениями великолепие античности.

Предоставив казначею вести дальнейшую борьбу с архитектором, папа подошел к Борджиа:

— Давай возвратимся! Моим ногам становится все хуже.

— Вам надо немного отдохнуть, ваше святейшество.

— Я