Грот танцующих оленей - Клиффорд Саймак

— Да уж, признаюсь честно, ты справляешься будь здоров даже без телефона и электричества. Устроился лучше большинства наших.

— Мои потребности всегда были невелики, вот и весь секрет. Просто потребности невелики.

— Пишешь новую книгу?

— Я всегда пишу новую книгу, Джейк. Всего-навсего записываю, что видел, что слышал и что обо всем этом думаю. Я буду заниматься этим, даже если мои книги всем наскучат. Я бы занимался этим, даже если б на свете не было книг.

— Ты много читаешь, больше всех.

— Пожалуй, — кивнул Ламберт. — Чтение доставляет мне удовольствие.

«И это действительно так, — подумал он. — Выстроившиеся на полке книги — это толпа друзей, даже и не книг вовсе, а мужчин и женщин, беседующих со мной вопреки разделяющим нас пространствам и временам». Ламберт прекрасно понимал, что его книги не войдут в число бессмертных творений, да и его самого переживут ненадолго, но иногда он тешил себя мыслью, что когда-нибудь, лет этак через сто неведомый потомок наткнется на его книгу, скажем, в букинистическом магазине, возьмет ее в руки и прочтет несколько абзацев. Быть может, она придется читателю настолько по душе, что он купит ее, унесет домой и поставит на полку; а со временем, глядишь, книга перекочует обратно в букинистический, чтобы дожидаться нового читателя.

«Странное дело, — думал он. — Я писал лишь о том, что под боком, о вещах, мимо которых большинство людей прошло бы, даже не заметив, — хотя мог бы писать о чудесах, отдаленных от Земли на многие световые годы, о диковинах, находящихся на иных планетах, кружащих вокруг иных солнц». Но мысль писать о них даже не приходила в голову, ибо эти знания были его личным секретом, не предназначавшимся для посторонних; никому не дозволено вторгаться в существующую между ним и Филом эфемерную связь.

— Земле нужен дождь, — подал голос Хопкинс, — а то пастбища пропадают. Пастбище Джонса почти обнажилось, там уже не трава, а голая земля. Калеб две недели кормит скот сеном, и если не будет дождика, то через недельку-другую мне придется пойти по его стопам. На одном участке початки стоят того, чтобы их собирать, а остальное годится лишь на фураж. Чертовская нелепость, просто в голове не укладывается: работаешь, работаешь год за годом, высунув язык, чтобы в конце концов остаться ни с чем.

Они провели еще около часа в спокойной небрежной болтовне, как и положено деревенским жителям, для которых мелкие здешние проблемы куда важнее прочих. Потом Хопкинс распрощался, заставил мотор своей развалюхи на колесах неохотно затарахтеть и поехал прочь.

Когда заходящее солнце коснулось вершин холмов на западе, Ламберт ушел в дом, заварил кофе да отрезал себе пару ломтиков хлеба Кэти и изрядный кусок ее же пирога. Приготовив эту скромную трапезу, он уселся за кухонный стол, верой и правдой служивший ему всю его сознательную жизнь. В тишине кухни громко тикали старинные, переходившие из поколения в поколение часы. Слушая их тиканье, он понял, что часы олицетворяют собой дом. Их речь была речью самого дома, использующего ходики как средство общения. Собственно, даже не общения, а просто напоминания: мы здесь, мы рядом, ты не одинок. Так было всегда, но в последние годы между Ламбертом и домом возникло некое ощущение родства, порожденное, должно быть, их взаимной потребностью друг в друге.

Как ни прочно строил прадед Ламберта по материнской линии, дом нуждался в ремонте: пол скрипел и ходил под ногами, гонтовая кровля протекала в дождливую пору, украсив стены потеками, а возле задней стены дома, расположенной прямо у крутого склона холма, куда почти не доходили лучи солнца, постоянно пахло сыростью и плесенью.

«Но дом еще переживет меня, — думал Ламберт, — а больше ничего и не требуется. Как только меня не станет, некому будет укрываться в его стенах. Дом еще достаточно крепок, чтобы пережить и меня, и Фила — хотя Филу это, пожалуй, без разницы. Там, среди звезд, он не нуждается ни в каком доме. Однако скоро он должен вернуться. Раз я стар, то и Фил не мальчик; жить нам осталось не так уж много. Странно, мы так схожи между собой, а прожили столь разные жизни. Фил странник, а я домосед; и вопреки столь противоречивым устремлениям оба мы нашли свое место в жизни и взяли от нее все, что хотели».

Покончив с едой, он снова вернулся во двор. За домом ветер посвистывал в ветвях могучих сосен. В этом лиственном краю хвойные деревья крайне редки; сосенки здесь посадил рядком тот самый прадед. «Надо же, какое упрямство и самонадеянность, — пришло в голову Ламберту, — взять да и посадить сосны у подножия холма, поросшего древними дубами и кленами! Будто хотели отделить дом от земли, на которой его возвели».

В кустах сирени у ворот вспыхивали последние огоньки светлячков, и первые козодои уже затянули в ложбинах свой плач. Меж легких облачков на небе проглядывало несколько звезд. До восхода луны оставалось не меньше часа.

На северном небосклоне вдруг вспыхнула яркая звезда, но, проводив ее взглядом, Ламберт понял, что это космический корабль, идущий на посадку в расположенный за рекой порт. Сияние угасло, затем разгорелось вновь и больше не меркло, пока не скрылось за горизонтом. Через мгновение докатился приглушенный расстоянием рев тормозных двигателей, потом угас и он, а Ламберт снова остался наедине с козодоями и светлячками.

В один прекрасный день на одном из таких кораблей прилетит Фил. Он придет, как всегда, не предупредив о возвращении и не сомневаясь в ожидающем его теплом приеме, размашисто шагая по дороге, переполненный впечатлениями и дивными повестями, и принесет в складках своей одежды невыветрившийся запах иных миров, а в кармане пиджака — какую-нибудь инопланетную безделушку в дар брату. А когда он вновь покинет дом, эта безделушка займет свое место среди прочих, принесенных раньше, на полке старого буфета в гостиной.

Было время, когда Ламберт хотел поменяться с Филом местами. Одному лишь Богу ведомо, как страстно он этого желал!

Но раз уж один брат ушел, то об уходе другого и речи быть не могло. Зато у Ламберта был законный повод гордиться — он никогда не проклинал Фила за такое решение. Слишком уж они были близки; места для ненависти просто не оставалось.

В соснах за домом кто-то возился. Должно быть, уже давненько — погрузившийся в раздумья Ламберт просто не обращал внимания на шорохи. Скорее всего, это енот, заглянувший сюда перед набегом на кукурузное поле у ручья, к востоку от участка Ламберта. Поживиться там будет трудновато, хотя для такого мелкого зверька корма вполне достаточно. Впрочем, один енот не может поднять столько шума — пожалуй, там их целый выводок, мать со щенками.

Наконец взошла луна, озарив своим сиянием огромный темный холм за домом. Хоть она и была на ущербе, но света давала вполне достаточно, чтобы развеять мрак. Позже в воздухе разлилась прохлада, даже летом стекавшая каждую ночь по ложбинам от ручья.

Ламберт потер занывшее колено, медленно встал и отправился в дом. На кухонном столе все еще горела оставленная с ужина лампа; теперь он взял ее, перенес в гостиную и поставил на стол рядом с креслом, решив: «Почитаю часок, а там и в постель».