Рейдовый батальон - Николай Прокудин

— О! Вот это у меня комиссар! — радостно встретил меня Подорожник, увидев бутылки в моих руках. — А я думал, придешь с одной и надо опять бежать.

В стаканы вновь забулькала, наполняя их до краев, «огненная вода». Однако коллектив оказался очень крепким и стойким. Пили начальники почти без пауз и почему-то не пьянели. Очевидно, на этой стадии водка принималась организмами, как лимонад и не пробирала. Поллитровки опустели мгновенно. Мутными глазами особист и зампотех опять уныло уставились на стол. Командир полка выразительно оглядел присутствующих и произнес:

— Для продолжения банкета нужно что-то еще. Кажется, у зам по тылу в «загашнике» есть спирт!

— Не даст! — вяло возразил Золотарев. — Я просил, не дает! Жмот! Говорит, комиссию поить предстоит.

— Командир я или не командир! — возмутился Филатов и выскочил за дверь, сшибая на своем пути обувь и табуреты. В комнате получился разгром, словно бегемот прошел по саванне к водопою во время засухи. За тонкой стенкой послышались маты, вопли и визг зама по тылу.

Через пять минут, возбужденный и счастливый, Иван Васильевич вернулся с алюминиевой фляжкой в руках и радостно воскликнул:

— Крыса тыловая! Зажать пытался спиртик! Чуть его по стене не размазал, гада! Нет! Все-таки я командир!

Такое жуткое окончание банкета вышибло из душевного равновесия на два дня. Меня штормило и качало, цвет лица менялся в диапазоне от известково-бледного до травянисто-зеленого с серым отливом.

Комбат ехидно улыбался. Закаленный, усатый черт, и цистерной его не упоишь!

— Комиссар! Не пора ли тебе посетить госпиталь? Там почти взвод раненых лежит! — спросил меня однажды комбат. Подорожник глядел хмуро и вопросительно.

— Давно собираюсь, но никак не могу решиться, — смутился я, задумавшись. — Как представлю искалеченного Калиновского, бойцов без ног — мороз по коже и дрожь в коленях. Третий день откладываю. Ну и с пустыми руками ехать не хочу. А денег нет.

— Мысль верная. Сейчас в ротах наскребем деньжат, купишь соки, «Si-Si», мандарины, бананы, еще чего-нибудь. Берендей со склада сгущенку возьмет. Одному, наверное, тяжело будет нести, прихвати для компании Бугрима и Острогина. Можно взять пару солдат. Большую толпу не собирай, занятия сорвешь.

— А вы сами не поедете, что ли?

— Нет. Зачем людям настроение портить. Я ведь для них «цербер», мучитель, службист. Нет. Да и не могу я. После контузии не отошел. Разволнуюсь, еще заплачу… А комбат должен быть кремень! Глыба! Скала! Пожалуйста, без меня. Но привет передай от отца-комбата обязательно! Ну и сам не подавай виду, что страдаешь, жалеешь. Сочувствуй, но будь оптимистичен, добр и жизнерадостен. Поднимай им настроение. Тоски и уныния в госпитале и так предостаточно!

Моей жизнерадостности и оптимизма хватило только до первой палаты, где лежал Грищук. Перебитая рука у лейтенанта срасталась, закованная в гипсе, парень хмурился, но был рад встрече с нами. Запах лекарства стоял в палате плотной стеной и окутывал всякого входящего. В этом офицерском отделении несколько человек были с ампутированными конечностями. Кто без руки, кто без ноги. Отвоевались мужики. Этим несчастным предстояла путь-дорога домой, а не выписка, как Грише, обратно в батальон. Один из инвалидов, без обеих ног, сидел в кресле-каталке у окна и задумчиво смотрел в небо. Что ему еще предстоит хлебнуть в этой жизни?! Хорошо если тыл крепкий и надежная жена. А вдруг совсем наоборот?

В большой палате, где находился Калиновский стояла тишина. Черепно-мозговые травмы не располагали к разговорам. Большинство либо спали, либо лежали в забытье. Изредка кто-то тихонько стонал.

— М-м-м… Вы кто такой, молодой человек? — остановил меня у порога врач.

— Я замкомбата из восьмидесятого полка. Тут лежит мой подчиненный — Саня Калиновский. Хотелось бы повидаться. Как его самочувствие? Когда выздоровеет?

— Зайдите ко мне в кабинет, сейчас кое-что объясню! — строго сказал доктор и увлек меня за собой.

Усевшись за стол, он раскрыл какую-то папочку с записями и, крутя в пальцах карандаш, начал не спеша, задумчиво говорить.

— Понимаете, ранение этого пациента очень сложное. Чрезвычайно! Дальнейшие перспективы туманны. Мы ему сделали трепанацию черепа. Что можно подчистили: три осколка в лобной части вынули, но четвертый прошел большой путь и застрял в районе мозжечка. Трогать его никак нельзя.

— Трепанация? Это что же, череп вскрывали?

— Ну, это сложная операция, зачем вам эти тонкости и подробности объяснять. В целом успешно проведен цикл мероприятий реанимационного характера. Теперь дело за ним самим. Организм молодой, крепкий, должен вытянуть. Главное — никаких волнений. Оставшийся осколок еще может много бед принести. Всякое бывает. Один проживет, почесывая много лет размозженный затылок, а у другого — раз и мгновенно летальный исход, случится это может в любой момент. Не нервничать, повторяю, и не травмировать голову. И о возвращении в ваш батальон не может быть и речи. Только проститься и за вещами. Ему нужно год-полтора, чтобы вернуться к нормальной жизни, восстановиться. Вы его тело видели?

— Конечно, я ж его в десант загружал! — кивнул я.

— Это вы Сашу в х/б видели, а под ней сплошное решето. Мелкие осколки удалили, они не страшны. Ранения пустяковые, но их полсотни. Кровопотеря была огромная. И вообще, парень перенес очень много. Не каждому выпадает столько испытать. А вы говорите, когда вернется в строй…

— Ну, это я так, из лучших побуждений, себя успокаиваю.

— Вот и хорошо, а теперь идите и излучайте оптимизм и ободряйте товарища. Только положительные эмоции! Шутки. И умоляю — громко не разговаривайте. В палате находится пара пациентов в состоянии еще более худшем.

Саша лежал с закрытыми глазами, но, услышав рядом движение, открыл глаза и, узнавав меня, улыбнулся. Белые застиранные простыни, на которых он лежал, казались чуть бледнее его самого. Тело Калиновского — руки, туловище, пах, шея — было усыпано пятнами зеленки и йода в местах, где удалили мелкие осколки. Я это увидел, когда он откинул простынь и попытался встать. Теперь ранки в основном зарубцевались, и лишь корочки запекшейся, подсохшей крови указывали на места ранений. Гладко выбритая голова слегка покрылась неровным пушком — щетиной подрастающих волос. Кожа на выбритой голове была покрыта рубцами и швами. По лбу шла полоса багрово-синего цвета. Место вскрытия. Комок подкатил к горлу, и его сжало тисками в районе кадыка. Слезы наворачивались на глаза, и я с трудом сдержался. Напрягшись, сумел все же бодро произнести:

— Привет, Санек! Ты молодец! Как огурчик! Свеженький, отдохнувший. Вот тебе бананы, мандарины, сок, минералка!

Саша сделал судорожное движение, пытаясь приподняться.

— Лежи! Дружище, не вставай! Мы с тобой еще погуляем, но в следующий раз. Как дела?

— Я-а-а. Нэ-э…м…м…ма…а…гу…х…х…о-о-ро-шшо го…оо…о-о-ово.

— Все-все! Молчи! Молчи. Понял. Не напрягайся. Лежи. Болтать будем через неделю, когда опять приеду. Лучше слушай! — Я начал перечислять новости: — Серега Острогин стал командиром второй роты, прибыло пять молодых лейтенантов, двое в твою роту. Мандресов и Бодунов передают горячий привет. Шкурдюк приедет в гости на следующей неделе. Острогин сейчас к тебе зайдет, он у бойцов из второй роты. Мы с ним местами поменяемся, а потом я к Ветишину пойду.