Тотальная война. Выход из позиционного тупика - Эрих Людендорф

положение императора в армии. Его величество был нашим верховным главнокомандующим, вся армия видела в нем своего главу, мы все присягали ему в верности. Этих невесомых данных нельзя было недооценивать. Они вошли в нашу плоть и кровь и тесно связывали нас с императором. Все, что направляется против императора, направляется и против сплоченности армии.

Только очень близорукие люди могли расшатывать положение офицерского корпуса и верховного главы армии в такой момент, когда армия подвергалась величайшему испытанию. Это был самый тяжелый удар, направленный против порядка в армии и государства, притом в момент, когда армия была призвана спасать государственный порядок. Впоследствии это в гораздо большей степени разрушило дисциплину в войсках, чем требование спешного очищения левого берега Рейна, которому мы подчинились.

В начале ноября я в том же смысле высказался нескольким социал-демократическим вождям. Они также не могли понять, что представлял император для армии, и не только для нас, старых офицеров, но также и для рядовых солдат. После 9 ноября было много примеров, подтвердивших мой взгляд.

Я не вошел с вице-канцлером фон Пайером в обсуждение событий, которые до полудня разыгрались в рейхстаге и касались верховного командования. Я имел по поводу них лишь одно непонятое мною извещение. 24-го вечером, перед самым моим отъездом из Спа, мне было представлено, для разъяснения войскам 3-й ноты Вильсона, нижеследующее обращение к армиям, уже подписанное фельдмаршалом и отвечавшее господствовавшему в ставке взгляду. Мне казалось необходимым, чтобы верховное командование стало на определенную точку зрения к ноте Вильсона, согласовавшуюся со взглядами Берлина, чтобы уменьшить разлагающее действие этой ноты на армию. Телеграмма армиям гласила:

К сведению всех войск.

«Вильсон говорит в своем ответе, что он хочет предложить своим союзникам вступить в переговоры о перемирии, но условия перемирия должны в такой степени обезоружить Германию, чтобы она не могла вновь возобновить военные действия. Он согласен лишь в таком случае начать мирные переговоры с Германией, если последняя, ввиду своих внутренних условий, пойдет всецело на подчинение требованиям союзников. В противном случае он признает лишь безусловную сдачу.

Ответ Вильсона требует военной капитуляции, ввиду чего он для нас, солдат, неприемлем. Он является доказательством того, что стремление противника уничтожить нас, приведшее в 1914 г. к войне, продолжает существовать в полном объеме. Далее он является свидетельством того, что слова «справедливый мир» употребляются нашими противниками только для того, чтобы ввести нас в заблуждение и сломить нашу силу сопротивления. Ввиду этого ответ Вильсона для нас, солдат, может лишь явиться указанием на необходимость крайнего напряжения сил для продолжения сопротивления. Если противник придет к сознанию, что несмотря ни на какие жертвы нельзя прорвать германский фронт, то он согласится заключить такой мир, который обеспечит будущее Германии и интересы широких народных масс».

Подписал: фон Гинденбург.

Действующая армия,

24 октября 10 часов вечера.

Я был настолько занят, что составлявший телеграмму майор, имея в виду предстоящую поездку по железной дороге, сначала понес ее на подпись к генерал-фельдмаршалу и лишь затем ко мне. Обыкновенно все бумаги, которые подписывал фельдмаршал, сначала представлялись мне для скрепления. Приказ не отвечал ответу, который был послан Вильсону 20 октября. Я усомнился и спросил майора, действительно ли тенденция приказа отвечает взглядам правительства. Он ответил мне утвердительно. Телеграмма находилась в соответствии с указаниями, которые полковник фон Гефтен и тайный советник фон Штумм дали представителям прессы от лица министерства иностранных дел. У меня вновь зародилась надежда, и я дал свою подпись.

Впоследствии выяснилось, что утверждение, что содержание телеграммы отвечает мнению правительства, неверно. Ввиду этого полковник Гейэ задержал распространение этой телеграммы. Но из Ковно, где революционные организации уже контролировали телефонные разговоры, она дошла до сведения независимой социал-демократии, а следовательно и рейхстага. Кроме того, она по обыкновению была сообщена, без права оглашения, представителям печати. 25 октября в полдень на заседании рейхстага разразился поток негодования по адресу верховного командования. Правительство не двинуло пальцем в его защиту, хотя в этот момент верховное командование еще являлось авторитетом для мощной армии. Я был извещен об этом лишь поздно вечером 25-го числа. В противном случае я переговорил бы по этому поводу с вице-канцлером фон Пайером. Вся история, как этот приказ зародился, была затем сообщена правительству. Но тем временем извращение действительности достигло своей цели – я был отрешен.

25 октября совещание в имперском министерстве внутренних дел продолжалось 1 или 2 часа. В коридоре меня ожидали генерал фон Винтерфельд и полковник фон Гефтен. Я был глубоко взволнован и мог им только сказать: «Больше уже надеяться не на что, Германия погибла». Они также были потрясены.

В германской ноте от 27 октября говорилось о нашем согласии капитулировать.

26 октября в 8 часов утра, находясь еще в том же душевном настроении, как и накануне вечером, я написал прошение об отставке. Я исходил в нем из взгляда, что после вчерашнего разговора с вице-канцлером фон Пайером я пришел к убеждению, что правительство больше неспособно подняться на подвиг. Тем самым оно ставит его величество, отечество и армию в положение, в котором удержаться нельзя. Так как я имею репутацию человека, затягивающего войну, то, принимая во внимание позицию, которую правительство заняло по отношению к Вильсону, мой уход может явиться теперь облегчением для Германии. Ввиду этого я просил его величество меня всемилостивейше уволить.

В 9 часов утра 26-го генерал-фельдмаршал по обыкновению пришел ко мне. Я отложил в сторону свое прошение, так как решил доложить о нем фельдмаршалу лишь после того, как оно будет доставлено его величеству. Генерал-фельдмаршал был свободен в своих решениях, и я не хотел оказывать на него какого-либо влияния. Но он увидел бумагу, и она привлекла его внимание. Он просил меня не отправлять прошения; я должен остаться и не имею права покидать императора и армию. После продолжительной внутренней борьбы я согласился. Я пришел к убеждению, что должен оставаться на своем посту, и предложил генерал-фельдмаршалу сделать попытку еще раз переговорить с принцем Максом. Последний нас не принял; он все еще был болен. Пока я ждал приема, полковник фон Гефтен доложил мне, что правительство добилось у его величества моей отставки и что внешним поводом к этому был выставлен вышеуказанный приказ по армии. Император в ближайшее время должен был вызвать меня в замок Бельвю. Меня уже ничего больше не удивляло; сомнений о моей участи у меня не оставалось. Еще не успел закончиться разговор с полковником Гефтеном, как мы в неурочное время были неожиданно вызваны к его величеству.

По дороге от здания генерального штаба