Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус - Андрей Посняков

Ремезов сдвинул на затылок войлочную кипчакскую шапку. Действительно, тут подумать надо, как-то систематизировать полученный в ходе эксперимента материал, разложить, так сказать, по полочкам, постараться обнаружить хоть какие-то закономерности, поискать что-то общее. Общее – вот именно, вот с этого и начать! Что общего было в поведении несостоявшегося убийцы Рене и главаря дворовой шайки? Немотивированная ненависть? Пожалуй, так… А еще – у Рене – взгляд. Странные такие глаза, будто в них вспыхнула и отразилась звезда ярко-красного… нет, скорее, багрового цвета. У гундосого стояло в глазах что-то подобное? Кажется, нет. У гундосого – нет. Но ведь и там, в сквере у дома культуры, Павел что-то подобное видел, точно видел. У кого же? У кого-то из шпаны? Да нет вроде… Стоп! У Фунтикова! У комсорга Фунтикова! А при чем тут комсорг? Он ведь никаких активных действий не предпринимал, так, подножку только подставил… так теперь вот Павел засомневался – специально ли? Может, так, случайно все вышло? А черт его знает. Маловато информации, не разобраться сейчас.

На самой окраине славного города Шехр-аль-Джедида, на террасе неприметной харчевни, под тремя раскидистыми каштанами сидели, в числе других посетителей, двое – в уголке, отдельно от других, беседовали неспешно, потягивая ароматный шербет. Один – Суань Го, вторым был коренастый малый с плоским лицом и уныло повисшим носом, вскоре подсел к ним и третий – удалой кривоногий татарин, воин из сотни Еремчи.

Все трое явно друг друга знали и, похоже, давно, а кидань Суань Го выступал среди них за старшего: остальные двое внимательно его слушали да время от времени кивали.

– Поручи своим людям потихоньку сеять здесь смуту, уважаемый Харимбек, – так и не притронувшись толком к шербету, Суань Го пристально посмотрел на плосколицего, после чего, сделав маленький глоток, перевел взгляд на татарина. – Ты займешься тем же самым, Варис, и будь осторожнее, говорят, новый тиверский бек Павел отличается завидным умом и коварством, так же, как и все его люди, назначенные на различные должности. Я хочу, Варис, чтоб эти должности заняли твои люди! Начни с малого – старосты кварталов, писцы, учетчики в гавани, смотрители рынка. Не спите, уважаемые мои! Сейте раздоры, собирайте сведения обо всех, кто приехал вместе с вашим правителем, кто в будущем может быть полезен нам. И помните – у каждого человека есть свой крючок: кто-то любит деньги, кто-то вино и женщин или даже мальчиков – предложите им и то, и другое, и третье. Действуйте хитрее, до поры до времени никто из тех, на кого направлено ваше внимание, не должен знать, что за всеми их приобретениями стоите именно вы… а за вами – я, ха!

Кидань неожиданно засмеялся, мелко и дребезжаще, словно беззубый старик, хотя стариком вовсе не был, а зубам его позавидовал бы и морж!

– Сейчас получите деньги, – отсмеявшись, Суань Го понизил голос. – Серебро и даже золото. Четверть – вам. Остальное – на дело. Зря не тратьте, но и мертвым грузом пусть не лежит. И помните – за каждую деньгу отчитаетесь передо мной лично! Все, больше я вас не задерживаю.

Поднявшись с кошмы, татарин Варис поклонился и поспешно покинул террасу, а вот плосколицый Харимбек задержался, поправляя красивый, синий, с серебряными вышитыми цветами, халат:

– Хочу доложить кой о чем, уважаемый Суань Го. Не знаю, правда, стоит ли отвлекать ваше внимание подобной мелочью, но… все-таки доложу. Вчера мне невзначай удалось подслушать один разговор в походном гэре мингана Ирчембе. Он отправляет кого-то в орду Бату-хана. Кто-то поедет от имени господина тысячника к Субэдею, вот только не знаю, зачем.

– Та-а-ак, – выслушав, заинтересованно протянул кидань. – Благодарю тебя, славный Харимбек, это и в самом деле интересная новость. О-очень интересная, вне всяких сомнений. Не спрашиваю, удалось ли тебе узнать имя посланца, думаю, вряд ли – если б ты знал, ты б сказал… Значит, кто-то из Западного улуса… из улуса… Один или несколько?

– Ирчембе сказал – посланец, – собеседник повел плечом.

– Тогда один. – Суань Го задумался, почесывая небольшую остроконечную бородку. – А, может, и несколько – Ирчембе-оглан хитер. Ладно, уважаемый Харимбек, еще раз благодарю за весть и… не смею больше задерживать.

На следующее утро гости из далекого Каракорума – Ли Чань, Игдорж Даурэн с племянником и Суань Го – в сопровождении воинов охраны и торговцев тронулись в путь в Улус Джучи. К этому же каравану примкнул со своим обозом и почтенный иранский работорговец Халед ибн Харизи. Навьюченные тюками верблюды везли в славный город Сарай золотую посуду и дорогие ткани, синие поливные изразцы и стекло, восточные пряности, вино и сушеные фрукты. Однако вовсе не это являлось главным, не посуда и ткань, и даже не пряности – люди. Невольники, славянские рабы, почти за бесценок приобретенные иранцем на рынке Шахр-аль-Джедида! Юные девушки, женщины, подростки – хитрый купец рассчитывал продать их в Сарае, взамен же приобрести сильных мужчин, годных и в слуги, и в воины. На рабов мужчин в Персии был большой спрос, и стоили они дорого, куда дороже, ежели на невольничьих рынках Улуса Джучи.

Невозмутимо шествовали верблюды, ревели тащившие телеги быки, погонщики ослов, перекрикиваясь, весело помахивали палками, дюжие надсмотрщики, сопровождавшие живой товар, угрожающе щелкали бичами. Не раз и не два уже опускались их плети на голые плечи несчастных – мальчикам-подросткам доставалось сполна, женщин и дев же старались не трогать, не портить товарный вид.

Сам купец Халед ибн Фаризи – дородный круглоголовый толстяк в чалме и длинном светло-зеленом халате с желтым шелковым поясом – поглаживая крашенную хной бороду, ехал в середине обоза на белом коне, красавце, куда более приставшему бы какому-нибудь храброму нукеру, нежели простому торговцу людьми, пусть даже и такому богатому, как этот иранец.

Шел уже третий день пути, когда с одним из людей купца Халеда ибн Фаризи, недавно нанятым в Шехр-аль-Джедиде погонщиком, молодым парнем по имени Исфан, произошло несчастье – бедняга, пытаясь поймать упрямую ослицу, упал, да так неловко, что напоролся животом на острый, незаметно торчавший в высокой траве кол. Несчастный кричал от нестерпимой боли так, что казалось, его слышали даже в Каракоруме. Покричал и очень скоро скончался в страшных судорогах, увы, ничем ему помочь не смогли, да и не особо-то, честно говоря, пытались – и так было ясно все.

Похоронили Исфана тут же, в степи, у дороги, и почтенный работорговец Халед лишь скорбно покачал головой да молитвенно сложил на груди руки – ничего не поделаешь, у каждого своя судьба. Особенно-то никто и не огорчился, парня мало кто знал – недавно наняли.

– Судьба, – тихо повторил купец и, пригладив рыжую от хны бороду, торопливо махнул рукой. – Поехали, что стоим-то?

Надсмотрщики за живым товаром бросились подгонять невольников – плетьми, пинками, затрещинами:

– Давай, давай! Живей! Поторапливайтесь!

Торопились. Боялись отстать. А вдруг нападет кто? Ведь кого только в степи нет!

Мелькали плети надсмотрщиков, ревели ослы, вдруг поднявшийся ветер гнал по разнотравью степи серебристо-изумрудные волны, и горький запах полыни казался вечным, как небо.