Это было в Праге - Георгий Брянцев

Морава говорил просто, без ораторских приемов, без красивых жестов, не повышая и не понижая голоса. Каждое его слово было взвешено, обдумано, прочувствовано, пережито и поэтому глубоко западало в душу рабочих.

— Мы идем вперед, навстречу свету и жизни, а они, эти отщепенцы, хотят отбросить нас назад, во тьму, в смерть. Но они сами мертвецы. Их уже похоронила история. Они пытаются и нас тянуть за собой, но мы не пойдем за ними. Вы посмотрите, как бурно растет авторитет нашей партии, передовой партии рабочего класса! Только за первую половину февраля подали заявлений о вступлении в ее ряды тридцать одна с половиной тысяча человек. И среди них почти три тысячи национальных социалистов, около полутора тысяч членов народной партии…

— Мы национальные социалисты, но нам не по пути с Крайной, Зенклом, Дртиной, Рипкой! — раздался выкрик.

— Я уйду из народной партии, если министрами останутся шрамеки и галы!

— Если бы они заботились о народе, то не думали бы о своих барышах!

— Они нас ни в грош не ставят!..

После Моравы на трибуну стали подниматься рабочие. Выступали социальные демократы, национальные социалисты, католики, коммунисты, беспартийные. Разными словами они говорили об одном:

— Если президент не примет отставки министров-реакционеров, то мы бросим работу. Пусть спускаются в шахту сами господа заговорщики…

— Мы будем охранять то, что нами завоевано, как мать хранит ребенка под своим сердцем. И с Советским Союзом останемся друзьями навеки. Он делится с нами тем, в чем мы жизненно заинтересованы, в чем мы нуждаемся, и ничего не навязывает нам. Он настоящий друг Чехословакии.

Усталый, но возбужденный Морава слушал и думал: можно ли сказать лучше, чем говорят эти люди. Они думают сейчас о судьбах родины и понимают друг друга по одному взгляду…

Последним выступал старый шахтер, которого встретили бурными хлопками и возгласами одобрения. Он прошел к трибуне, разгладил рукой морщинистое лицо. Сказал он немного:

— Мы — народ. Мы — люди, а потом уже коммунисты, социалисты, демократы и так далее. Для народа нет ничего невозможного. Требования народа должны выслушивать не только министры, но и президент. Бенеш обязан принять отставку реакционеров, не место им в правительстве. А не примет, начнет уговаривать их, тогда мы сами их прогоним с превеликим треском. Пока еще только ветерок дует. Но ветер может родить бурю, а буря перерастет в ураган, который все сметет на своем пути. Так и передайте президенту! От нас требуют единства. Заверьте товарища Готвальда, что это единство уже достигнуто. Мы — солдаты Готвальда. Мы — Готвальдова гвардия…

Шахтер продолжал говорить, но его можно было понять только по жестам, которыми он подкреплял свои доводы. А голос его потонул в море криков.

— Мы желаем Зенклу и Шрамеку того самого, чего они нам желают, а Клементу и себе — хорошего здоровья!

— Привет товарищу Носеку!..

— Наздар Готвальд!

— Отставку предателям! Долой их!

У председателя собрания уже онемела рука. Он переложил колокольчик из одной руки в другую и продолжал названивать. Улыбка не сходила с его влажного лица.

Когда возбуждение спало, председатель ограничился двумя фразами:

— Сегодня в десять утра в Праге, на Староместской площади выступает Клемент Готвальд. Собрание считаю закрытым.

И снова смерч голосов:

— В Прагу! В Прагу!

— На Староместскую площадь все как один!

— Готвальда слушать!

— Мы скажем ему, что пойдем за ним — и только за ним!

— И господам министрам скажем несколько теплых слов!

— Поможем президенту побыстрее думать!

4

Так порешили шахтеры Кладно.

Так или почти так высказались в эту ночь все честные чешские и словацкие рабочие: модельщики, кузнецы, молотобойцы и конструкторы, механики и столяры, сталевары и сцепщики, машинисты и пивовары, водопроводчики, фрезеровщики и кочегары, мыловары и токари, литейщики и слесари, шлифовальщики и цементщики, холодильщики и оружейники.

Так высказались районы Праги: Винограды и Смихов, Перштынь и Высочаны, Малая Страна и Бубенеч, Пржикоп и Карлин, Жижков и Либень.

Так высказались заводы и фабрики: «Шкодовка» и «Вальтровка», «Аэровка» и «Пал», «Зброевка» и «Колбенка», «Татра» и «Ява», «Кабель» и «Батя», «Авиа» и «Арфа».

Так сказали: Злин, Брно, Братислава, Пльзень, Моравская Острава, Мост, Кралово поле, Витконицы.

Народный гнев нарастал и выходил из берегов.

5

Садясь в машину, Морава заметил, что Морганек навеселе. Протирая концами залепленное снегом и промерзшее лобовое стекло, он во все горло распевал какую-то сводную песню из русских и своих собственных песен.

— «Ты не спрашивай, не выпытывай, жар безумный в груди затая…»

— Успел? — спросил Морава.

— Немножечко. Да и вам бы не мешало. Уж больно здорово шахтеры настроены. Вот бы им сюда сейчас Крайну или Рипку, разделали бы под орех. Я поначалу пригрелся в уголке, вздремнуть думал, а потом, как открыл рот, так и не перестал кричать до самого конца. Давайте поедем скорее. Боюсь, что кладненцы раньше нас окажутся в Праге. Вот народец эти шахтеры! Ведь глаз не сомкнули со вчерашнего дня, а сейчас готовят знамена, плакаты, транспаранты…

— Да, горячо прошло собрание, — сказал Морава, — а на Староместской еще горячее будет.

1

Мороз к утру не стал мягче, но снегопад прекратился.

Прага проснулась рано. Открылись ворота фабрик, заводов, и стройные колонны рабочих под сенью красных революционных знамен двинулись к Староместской площади.

Почернела и как бы раздвинулась Прага от невиданного множества народа. Потоки людей, как кровь к сердцу, устремлялись к старинной площади столицы.

На площади, против запорошенных снегом стен сожженной гитлеровцами ратуши, у памятника великому Гусу, у могилы неизвестного солдата уже толпились тысячи пражан. Люди не спускали глаз с балкона Кинского дворца.

Холодно. Лютый мороз. Пражане растирали уши и щеки, постукивали ногой о ногу, попрыгивали, чтобы согреться. Еще целый час надо ждать, но они не разойдутся, пока не услышат премьер-министра Клемента Готвальда.

Лукаш, Морава, Божена и Слива держались вместе.

— Вот оно, единство трудящихся, чего так боятся наши враги, — сказал Антонин.

— А католики каркали, что в такую стужу никто не придет, — заметил Морава.

— Им очень бы хотелось этого. А народ пришел на зов коммунистов. — Лукаш энергично потер окоченевший подбородок.

— Этим все сказано, — продолжал Слива. — Это боевой фронт, которого никому никогда не сломить.