4321 - Пол Остер

Ее ошеломила нагота его квартиры, когда она зашла в гости двадцать седьмого. Письменный стол – нормально, матрас – нормально, но как же можно держать одежду в картонной коробке в чулане, а мешка или корзины для грязного белья у него нет, и он просто швыряет носки и трусы на пол ванной? И почему не обзавестись книжным шкафом, а не просто складывать книги у стены? И почему нет ни картин, ни фотографий? И зачем есть за письменным столом, когда в углу имеется место для небольшого кухонного столика? Потому что ему хочется как можно меньше вещей, ответил Фергусон, и еще потому, что ему все равно. Да, да, сказала Селия, она ведет себя как женщина средних лет из предместий, а он живет под открытым небом, как богемный ренегат в джунглях Манхаттана, все это она понимает и это ее ничуть не касается, но разве не хочется ему сделать тут все хоть чуточку поприятнее?

Они стояли посреди комнаты, и на них лился солнечный свет, лился из окон и на лицо Селии, озаренное лицо девушки семнадцати с половиной лет, такой красивой, что Фергусона вид ее оглушил, вверг в молчание, благоговение и трепетную неуверенность, и пока он не отрывал от нее взгляда, все смотрел и смотрел на нее, поскольку не мог смотреть ни на что больше, Селия улыбнулась и сказала: Что не так, Арчи? Ты чего на меня так уставился?

Извини, ответил он. Ничего не могу с собой сделать. Ты просто такая красивая, Селия, такая потрясающе прекрасная, что я уже не понимаю, настоящая ты или нет.

Селия рассмеялась. Не говори глупостей, сказала она. Я даже не хорошенькая. Просто обычная заурядная девчонка.

Тебе кто такую чепуху нарассказывал? Ты богиня, царица всей земли и каждого града небесного.

Ну, мило, если ты так считаешь, но, может, тебе пора зрение проверять, Арчи, очки себе заказывать.

В небе сместилось солнце, а то и его закрыло тучкой, или же Фергусону стало стыдно такого бурного заявления, но через четыре секунды после того, как Селия произнесла эти слова, тема ее внешности больше не стояла на повестке дня – повестка дня опять вернулась к столу, которого у Фергусона не было, книжному шкафу, которого у него не было, комоду, которого у него не было, и если это так много для нее значит, сказал он, возможно, им следует одолжить у Билли ручную тележку и отправиться искать мебель на улицах, это же старый испытанный метод меблировки квартир в Манхаттане: поскольку богатые люди Верхнего Вест-Сайда каждый день выбрасывают что-нибудь хорошее, им всего-то и нужно, что пройти несколько кварталов на юг и несколько кварталов на запад, и они неизбежно отыщут там на тротуаре что-нибудь такое, что заслужит их одобрение.

Я не прочь, если ты не прочь, сказала Селия.

Фергусон был не прочь, но перед уходом ему хотелось показать ей еще кое-что, и он подвел Селию к письменному столу, где показал небольшую деревянную шкатулку со словами «Путешествия Федерман», написанными на ней, и как только она осознала всю важность этой шкатулки и верности их дружбе, которую та являла, Фергусон выдвинул правый нижний ящик стола, вытащил экземпляр «Путешествий Муллигана», изданный «Штуковиной», и вручил Селии.

Твоя книжка! – сказала она. Ее напечатали!

Она оглядела обложку Говарда, бережно провела рукой по рисунку с Муллиганом, быстро пролистала мимеографированные страницы, а затем необъяснимо выронила книжку на пол.

Ты зачем это сделала? – спросил Фергусон.

Потому что я хочу тебя поцеловать, сказала она.

Миг спустя она обняла его и прижалась губами к его рту, и тут же его руки обвили ее, а языки их проникли во рты друг дружки.

То был их первый поцелуй.

И он был настоящим, что немало обрадовало сердце Фергусона, ибо поцелуй этот не только сулил новые поцелуи в грядущие дни – он доказывал, что Селия действительно настоящая.

С отцом он не связывался уже больше года. Теперь Фергусон редко о нем думал, а всякий раз, когда вспоминал – замечал, что ярость, какую он некогда испытывал к нему, утихла до тупого безразличия или, быть может, вообще до ничего – до пробела в голове. У него не было отца. Мужчина, некогда женатый на его матери, слился с тенями альтернативного мира, который больше не пересекался с тем миром, в котором жил его сын, и если по документам человек этот еще и не умер, пропал он очень давно, и его никогда не найдут в будущем.

Однако за три дня до того, как Фергусон уехал в Принстон начать свой второй курс, пока сидел в гостиной дома на Вудхолл-кресент и смотрел игру «Метов» вместе со сводным братом Джимом и невестой Джима Ненси, пророк прибылей неожиданно выскочил на телеэкран в рекламе между иннингами. Щеголяя густыми бакенбардами, слегка тронутыми сединой, облаченный в изящный модный костюм (цвет неизвестен, поскольку телевизор был черно-белым), он объявлял об открытии нового магазина Фергусона во Флорам-парке и тараторил о низких ценах, о низких, низких ценах, какие вам по карману, поэтому приходите смотреть новые цветные телевизоры «Ар-си-эй», а в следующие выходные, как только магазин откроется, у нас ошеломительные скидки. До чего умело и уверенно он толкает свою речь, сказал себе Фергусон, заверяя аудиторию, насколько улучшатся их томительные, монотонные жизни после покупки у Фергусона, и для человека, кто так и не научился разговаривать, по давнишнему выражению матери, он говорил сейчас чертовски здорово и до чего расслабленно и уютно смотрелся перед камерой, насколько был доволен собой, как совершенно владел моментом, и вот он взмахнул рукой и улыбнулся, призывая незримые массы заходить и экономить по-крупному, а квартет сопрано и теноров без аккомпанемента бодро заголосил свои трели на заднем плане: Не бывает ниже цен / Не бывает лучше настроенья / Чем у Фергусона, Фергусона, Фер-гу-со-на-а!

После окончания этой рекламы в уме Фергусона возникли две мысли – одна вылепилась так быстро следом за другой, что показались они чуть ли не одновременными:

1) Что ему следует уже перестать смотреть бейсбол по телевизору, и 2) Что его отец по-прежнему мерцает на краях его жизни, вычеркнут пока не полностью, а до сих пор где-то присутствует, несмотря на любые расстояния между ними, и, вероятно, стоит написать еще одну главу, прежде чем книгу окончательно можно будет закрыть.

Если только он не пройдет ускоренный курс древнегреческого и не выучит язык за один академический год, никаких больше занятий у Нэгла ему далее не светит. Но Нэгл по-прежнему оставался его научным консультантом, и по причинам, имевшим полное и непосредственное касательство к его собственному отцу, а быть может – и никакого к нему касательства, – Фергусон продолжал искать у Нэгла подтверждения и поддержки, желая произвести впечатление на мужчину, годившемуся ему в отцы, своей отличной работой по всем предметам, что тот преподавал, предоставляя доказательства крепости характера, требуемой от стипендиатов Уолта Уитмена, но главным образом – снискать содействие профессора для той литературы, какую он писал, знак того, что воплощает потенциал, который Нэгл разглядел в нем, прочтя «Одиннадцать мгновений из жизни Грегора Фламма». На первой их личной беседе в осеннем семестре Фергусон вручил Нэглу экземпляр «Путешествий Муллигана» в исполнении «Штуковины», при этом колебался и тревожился, что прыгнул в издание своей работы слишком поспешно, опасался, что Нэгл сочтет этот самиздат чересчур амбициозным поступком юного писателя, который еще не готов к публикации, вдвойне беспокоился, что Нэгл прочтет книжку и посчитает ее ужасной, а тем самым нанесет еще один удар из тех, каких Фергусон боялся так же, как желал поцелуев от тех, кем восхищался, однако Нэгл принял книгу в тот первый день с дружелюбным кивком и в нескольких словах поздравил Фергусона, еще ничего не зная о ее содержимом, конечно, зато хотя бы не осуждая Фергусона за то, что поспешил с преждевременной публикацией, а тем самым – к неизбежному сожалению и позору, что последуют за столь непродуманным проявлением самомнения, и вот пока Нэгл держал книжку в руках и рассматривал черно-белую иллюстрацию на обложке – сам обмолвился, до чего ему нравится этот рисунок. Кто этот Г. М.? – спросил он, показывая на инициалы подписи в правом нижнем углу, и когда Фергусон ответил, что это Говард Мелк, его сосед по комнате в общежитии Принстона, обычно кислая мина Нэгла расплылась в непривычной улыбке. Прилежный Говард Мелк, сказал он. До чего хороший студент, но я и не подозревал, что он так прекрасно рисует. Вы, ребята, два сапога пара, верно же?