Дипломатия - Генри Киссинджер

Аденауэр оказался в Париже 6 ноября, в тот самый день, когда Иден и Ги Молле решили уступить американскому давлению. Как сообщает французский министр иностранных дел Кристиан Пино, Аденауэр сказал:

«Франция и Англия никогда не будут державами, сравнимыми с Соединенными Штатами и Советским Союзом. Германия тоже не будет. Для них остается единственный способ играть определенную роль в мире; а именно объединиться, чтобы появилась единая Европа. Англия для этого еще не созрела, но история с Суэцем поможет укрепить ее дух. Нам нельзя терять время: Европа станет вашим реваншем»[783].

Это заявление объясняет причины, стоящие за последующей выработкой совместной франко-германской политики, кульминацией которой явился заключенный в 1963 году договор о дружбе и консультациях де Голля с Аденауэром.

Великобритания, сделав в значительной степени те же выводы из анализа своей относительной слабости, что и Франция, поставила их на службу совершенно иной политике. Отвернувшись от европейского единства, Великобритания предпочла постоянное подчинение американцам. Еще до Суэца Великобритания вполне осознала свою зависимость от Соединенных Штатов, хотя и продолжала вести себя как великая держава. После Суэца она стала толковать «особые отношения» с Америкой как средство получения максимального влияния на решения, принимаемые в основном в Вашингтоне.

Наиболее пагубно Суэцкий кризис отразился на Советском Союзе. В течение года с момента зарождения «духа Женевы» Советский Союз умудрился проникнуть на Ближний Восток, подавить восстание в Венгрии и начать угрожать ракетным нападением на Западную Европу. На протяжении всего этого времени международное недовольство фокусировалось на Великобритании и Франции, в то время как гораздо более жестокое поведение Советского Союза в Венгрии нашло в лучшем случае лишь формальное осуждение.

Идеологические воззрения и личные качества Хрущева вынуждали его объяснять поведение Америки скорее слабостью, чем приверженностью высоким принципам. То, что началось как пробная продажа советского оружия Египту через Чехословакию, превратилось в крупный советский стратегический прорыв, который внес разлад в Североатлантический альянс и вызвал поворот развивающихся стран в сторону Москвы с целью добиться максимальных переговорных выгод. Хрущев был в эйфории. Приподнятое настроение кремлевского лидера влекло его в ошеломляющие гонки от одной конфронтации к другой, начиная с его Берлинского ультиматума 1958 года и кончая его унижением во время Кубинского ракетного кризиса 1962 года.

Но, несмотря на всю причиненную Суэцким кризисом боль, он стал знаком восхождения Америки по ступеням мирового лидерства. С чувством облегчения Америка воспользовалась Суэцем, чтобы отделить себя от союзников, которых она всегда считала ответственными за внесение неприятных для нее тенденций Realpolitik и за их ошибочную, с ее точки зрения, приверженность концепции баланса сил. Но жизнь такова, какая она есть, и Америке не позволяли оставаться непорочной. Суэц оказался посвящением Америки в реальное принятие на себя роли глобальной державы, одним из уроков которого стал тот факт, что свято место пусто не бывает, главный вопрос при этом не в том, так ли это, а в том, кем оно заполняется. Освободив Великобританию и Францию от их исторической роли на Ближнем Востоке, Америка обнаружила, что теперь ответственность за баланс сил в том регионе ложится прямо на ее плечи.

29 ноября 1956 года правительство Соединенных Штатов, приветствуя недавнюю встречу на высшем уровне Багдадского пакта руководителей стран Пакистана, Ирака, Турции и Ирана, заявило: «Угроза территориальной целостности или политической независимости странам́—членам пакта будет рассматриваться Соединенными Штатами со всей серьезностью»[784]. Это был способ дипломатов сказать, что Соединенные Штаты возьмут на себя роль защитника государств, входящих в организацию Багдадского пакта, роль, для которой Великобритания стала слишком слаба и слишком дискредитирована.

5 января 1957 года Эйзенхауэр направил послание конгрессу, запрашивая одобрение того, что стало известно под названием «доктрины Эйзенхауэра». Речь шла о тройственной программе для Ближнего и Среднего Востока, охватывающей экономическую помощь, содействие в военном отношении и защиту от коммунистической агрессии[785]. В послании о положении в стране от 10 января 1957 года Эйзенхауэр пошел еще дальше, объявив об обязанности Америки защищать весь свободный мир:

«Во-первых, жизненно важные интересы Америки распространяются на весь земной шар, охватывая оба полушария и каждый континент.

Во-вторых, у нас имеется общность интересов с каждой страной свободного мира.

В-третьих, взаимозависимость интересов требует приличествующего уважения прав и мира для всех народов»[786].

Попытка Америки дистанцироваться от Европы привела ее к необходимости принять на себя бремя защиты каждой свободной (то есть некоммунистической) страны в любом регионе земного шара. И хотя во время Суэцкого кризиса Америка по-прежнему пыталась справиться с двойственным характером равновесия в развивающемся мире через Организацию Объединенных Наций, в течение двух лет американские войска будут высажены в Ливане во исполнение «доктрины Эйзенхауэра». Десятилетием позже Америка будет сражаться в одиночку во Вьетнаме, причем большинство союзников дистанцируются от нее, прикрываясь в значительной степени аргументацией времен Суэцкого кризиса, составленной самой же Америкой.

В 1956 году два хронологически совпавших события трансформировали послевоенную схему международных отношений. Суэцкий кризис ознаменовал конец эры невинности в рамках Западного альянса; с этого момента западные союзники никогда более не примут на веру свои же собственные декларации о некоей идеальной симметрии интересов. В то же самое время кровавое подавление венгерского восстания продемонстрировало, что Советский Союз намерен сохранить сферу собственных интересов, причем и силой, если понадобится, и разговоры об освобождении были всего лишь пустой болтовней. Не оставалось более сомнений, что холодная война будет продолжительной и преисполненной горечи, а враждебные друг другу армии так и будут стоять по обеим сторонам разграничительной линии в предвидимом будущем.

Обреченная на неудачу борьба венгров против советского господства выросла из взрывчатой смеси традиционного русского империализма, советской идеологии и сильнейшего венгерского национализма. В определенном смысле Венгрия была одной из многочисленных жертв русского экспансионизма, который безудержно рос со времен Петра Великого. В историческом плане Российское государство стремилось подчинять себе приграничные с Россией страны, пытавшиеся вести на деле независимую политику, — это искушение сохранилось и в период после окончания холодной войны. Но это было, как правило, началом возникновения проблем для самой России. После удушения независимости той или иной сопредельной страны русские были вынуждены обеспечивать там дорогостоящее военное присутствие, что истощало материальные ресурсы России, не прибавляя ей безопасности. Как писал Джордж Кеннан, «…царский режим фактически погиб от несварения желудка, наглотавшись западных меньшинств в Европе, которые он имел глупость откусить»[787].