Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

сделал своей женой. Хотел бы я знать, как же этот немец выследил ее!

— Опять своим дурным глазом, — сказал Хабулам. — Он все видит, все обнаруживает. А тот, кому ты продал Сеницу и у которого ее снова похитили, не стал мстить?

— Хотел, да ничего из этого не вышло, ведь дьявол хранит немца. Да, этому немцу или кому-то из его спутников позднее даже удалось убить моего друга. И теперь они с Оско гонятся за мной. У старого черногорца, конечно, нет другого, более страстного желания, чем отомстить мне.

— Оно его и погубит!

— Я тоже так думаю и потому беру старика на себя. Миридит же пусть отыщет того, кого они называют Омаром.

До сих пор миридит, скрестив руки на груди, стоял неподвижно и не произнес ни слова. Теперь он шевельнул рукой, словно что-то отстраняя от себя, и спокойно промолвил:

— Мне этот Омар сегодня совсем ничего не сделал.

— Ничего? — изумленно спросил Хабулам. — Ты себе кого-то другого облюбовал? Может быть, того, кого они называют хаджи Халефом? Я принимал тебя за более храброго человека, чем ты сейчас выказываешь себя.

Глаза миридита сверкнули, но он спокойно спросил:

— Ты, значит, думаешь, что мне не хватает мужества?

— Ты выбираешь себе самого маленького среди врагов!

— Кто тебе это сказал? Я, что ли?

— Нет, но это можно предположить.

— Тебе вообще нечего предполагать. Может, ты скажешь, что у меня совсем нет мужества, если я заявлю вам, что не возьму на себя ни одного из этих людей.

Эти слова миридита крайне удивили всех.

— Может, ты хочешь сказать, что не собираешься сражаться с нашими врагами? — вспыльчиво переспросил Хабулам.

— Да, я это имел в виду.

— Ты предаешь нас; надеюсь, что ты пошутил.

— Я сказал это совершенно серьезно.

Возникла пауза, во время которой взгляды всех собравшихся были прикованы к его застывшему лицу. Затем заговорил Баруд эль-Амасат:

— Если ты и впрямь так думаешь, то лучше бы было нам вообще не знаться с тобой. Кто не с нами, тот против нас. Если ты останешься при своем мнении, мы будем считать тебя нашим врагом.

Покачав головой, миридит ответил:

— Я не ваш враг. Вашим планам я не буду мешать, но и помогать вам не стану.

— Сегодня утром ты говорил по-другому.

— С тех пор мое мнение переменилось.

— Так что же, ты уже не считаешь этих людей нашими общими врагами?

— Нет, считаю; ведь они убили моего брата. Но я заключил с ними перемирие.

— Перемирие! Какой ты глупый! И как же увязать это с теми словами, которые ты говорил нам до этого?

— Не думаю, что там есть противоречие.

— Есть, и даже очень большое. Утром ты расстался с нами, твердо намереваясь убить чужеземцев или хотя бы этого Кара бен Немей. Поэтому мы расстроились, когда ты приехал, чтобы сказать нам, что твой план тебе не удался. А сейчас ты даже заявляешь нам, что заключил с ними перемирие. Мы-то думали, что они от тебя улизнули, а ты, судя по твоим теперешним словам, сговорился с ними!

— Разумеется, я с ними побеседовал.

— И, значит, заключил мирный договор?

— Только на какое-то время.

— Чем спокойнее отвечал миридит, тем сильнее волновался Баруд эль-Амасат. Он поднялся со своего места, подошел к ослушнику и сказал строгим тоном:

— Это тебе не позволено!

— Почему? Кто против этого возражает?

— Мы, конечно, мы! Ты — наш союзник и не имеешь ни права, ни дозволения делать что-либо без нашего согласия. Твой договор не имеет никакой силы, так как ты заключил его без нас и направлен он против нас. Этим все сказано!

Брови миридита сошлись. Его взгляд сверкал, но он все еще владел собой и ответил так же спокойно, как прежде:

— Так ты считаешь, что можешь указывать мне?

— Разумеется. Мы — союзники, и ни один из нас не вправе делать что-либо, с чем не согласен другой. Поэтому я говорю тебе, что ты поступил очень неразумно и легкомысленно!

— Тысяча чертей! — гневно воскликнул миридит. — Ты отваживаешься командовать мной, ты, которого я вообще не знаю, о котором не знаю даже, кто он такой, откуда он прибыл и в каком месте отправится в преисподнюю? Если ты меня еще раз так оскорбишь, то моя пуля отправит тебя в бездну, где обитает дьявол. Я миридит, сын самого знаменитого и отважного племени арнаутов, и не позволю себя оскорблять. Раз ты смеешь обращаться ко мне с такими словами, ты стоишь на краю могилы. Одно мое движение, и ты слетишь туда!

— Ого! Я тоже вооружен! — ответил Баруд эль-Амасат, положив ладонь на рукоятку своего пистолета.

— Стой! — крикнул старый Мубарек. — Разве друзьям положено истреблять себя во взаимных распрях? Баруд эль-Амасат, хорошо, что ты так ревностно относишься к нашему делу, но не говори оскорбительных слов. Усядься снова! Пусть Миридит честно расскажет мне, как он заключил перемирие с этим человеком.

Баруд недовольно уселся, а миридит заявил:

— Я дал немцу свой чекан.

— Аллах! Это же священный обычай; такое соглашение нельзя нарушить. Надолго он получил твое оружие?

— Пока сам не вернет мне его.

— Все равно что навсегда!

— Если ему это нравится, я ничего не имею против.

— Не хочу тебя упрекать, потому что не знаю причину твоего поступка. С человеком, который стал твоим кровником, обычно не заключают перемирия без веской причины. Значит, ты чем-то обязан этому немцу, да проклянет его Аллах.

— Я обязан ему всем, а именно жизнью. Она была в его руках, но он не отнял ее.

— Расскажи нам, как все произошло!

Миридит поведал им о своем неудачном покушении, изложив дело так достоверно, что мое поведение было выставлено в самом выгодном свете. Он закончил рассказ замечанием:

— Вы видите, что я поступил вовсе не опрометчиво. Благородство сильнее оружия. Прежде я не верил этой пословице; теперь придерживаюсь того же мнения. Мой брат сам виноват в своей смерти. Но все же я взялся мстить за него и так непримиримо повел себя с немцем, что он, спасая свою жизнь, непременно должен был отнять мою. Он этого не сделал. Я был целиком в его руках, и все же он не тронул ни волоска с моей головы. Кровь за кровь, гласит закон мести, но Коран повелевает: пощада за пощаду. Кому мне внимать: Корану пророка или приговору грешных людей? Разве в священных книгах не сказано: благородство ведет на небеса? Немец оказал мне самое большое благодеяние, какое только мог. И если бы в ответ я покусился на его жизнь, то гнев Аллаха навеки пал