Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

— Стойте, стойте! — кричал он. — Я же погибну! Если я умру, вам будет являться мой призрак!

— Скажи своему призраку, чтобы он отказался от этой затеи, — ответил Халеф. — Если он попадется мне на глаза, ему придется несладко!

Как он ни упирался, его связали. Его голые, костистые ноги скрючились, будто уже почувствовав ожидавшую их боль.

— Кто возьмет палку? — спросил Халеф.

— Ты сам, — ответил я.

Он хотел возразить, но я подал ему знак молчать; он понял меня.

— Радуйся, Мурад Хабулам, — сказал он, взявшись за палку. — Радуйся, что благость кары дарую тебе я. Эта сотня будет не хуже иной тысячи. Это снимет с твоей души большую часть грехов.

— Милосердия! Пощады! — молил старик. — Я оплачу наказание.

— Оплатишь? — Халеф рассмеялся. — Ты шутишь! Алчность — мать твоих предков, а скупость — их бабка.

— Нет, нет! Я не поскуплюсь; я оплачу все, все!

— Эфенди этого не позволит; но все же я хотел бы знать, сколько ты дашь, чтобы избежать ударов.

— За каждый удар дам по целому пиастру.

— Итак, сто пиастров? Ты с ума сошел? Ежели ты получишь бастонаду, нам будет удовольствия на десять тысяч пиастров, а тебе — на двадцать тысяч пиастров боли; итого тридцать тысяч, а ты предлагаешь нам сто! Постыдись!

— Я даю двести!

— Молчи! У меня нет времени вслушиваться, что говорит твоя скупость. Мне надо начинать.

Он встал перед поднятыми вверх ногами старика и, сделав вид, что примеряется, куда лучше ударить палкой, замахнулся будто бы для удара.

— Бога ради, не бей! — простонал Хабулам. — Я больше дам! Я больше дам, гораздо больше!

Ситуация была неловкой, ведь телесное наказание совсем неэстетично, и я признаюсь, что происходящее не доставляло мне удовольствия, но все же я хотел бы попросить читателей не разглагольствовать о нехристианском отношении или даже о дикости. Соглашусь, что достойной эту сцену не назовешь, но все же она была вполне справедливой.

Мы находились не в цивилизованной стране; мы имели дело с людьми, которые привыкли к азиатским порядкам, достойным лишь сожаления. Но прежде всего надо помнить, что эти люди были членами разветвленной и крайне опасной преступной банды, существование которой обусловливалось лишь упадком тамошних нравов. Даже в Константинополе и уж тем более на пути оттуда в Килиссели мы непрестанно имели дело с субъектами, для которых не было ничего святого. С одинаковой легкостью они посягали на имущество и на жизнь своих сограждан. Мы постоянно пребывали в смертельной опасности, да и сейчас гибель по-прежнему грозила нам каждое мгновение. Нас умышленно заманили в этот дом, прибегнув к изощренному обману, и все ради того, чтобы нас убить. Нас травили ядом, а когда это не удалось, хотели задушить; меня пытались зарезать и застрелить. Стоит ли удивляться тому, что нас, четверых, вынужденных любую минуту, днем и ночью, быть начеку, охватило определенное ожесточение? В данной ситуации нам пришлось отказаться от помощи властей; мы могли полагаться лишь на самих себя. Какое наказание могло служить достойным воздаянием за все эти покушения, устроенные на нас? Разве несколько ударов, которыми мы наградили этих безбожных, бессовестных негодяев, находившихся в наших руках, можно считать жестоким или даже кровожадным наказанием? Конечно нет! Скорее я убежден в том, что мы поступили слишком мягко и снисходительно.

Кто осудит нас за то, что мы уготовили несколько минут мучений старому Хабуламу? Мое намерение было добрым. Можно говорить о принуждении, об оказанном давлении или о чем-то ином, можно утверждать, что я совершил деяние, наказуемое по немецким законам, — что ж, мы находились не в Германии и нам надлежало считаться со здешней обстановкой; во всяком случае, я до сих пор не склонен упрекать себя за свое тогдашнее поведение.

— Ты хочешь дать больше? — спросил Халеф. — Сколько же?

— Я отсчитаю три сотни! — Но, поскольку хаджи снова замахнулся, он быстро добавил: — Четыре сотни, пять сотен пиастров! Я не могу дать больше пяти сотен!

— Ладно, — молвил хаджи, — если у тебя больше ничего нет за душой, прими же дар гнева. Конечно, мы богаче тебя. У нас имеется столько ударов в запасе, что мы могли бы одарить ими всю эту деревушку. Чтобы доказать это, мы будем неслыханно щедры и добавим тебе еще полсотни, так что ты получишь сто пятьдесят. Я надеюсь, что твое благодарное сердце признает, сколь мы щедры.

— Нет, нет, я не хочу сто пятьдесят! Мне даже сотню ударов не хочется получать!

— Но они тебе обещаны. А поскольку ты человек бедный и у тебя за душой всего пять сотен пиастров, то в нашем приговоре ничего нельзя изменить. Омар, подойди сюда и опять принимайся считать! Я хочу, наконец, начать.

Он замахнулся и нанес старику первый удар по правой ноге.

— Аллах керим! — пронзительно вскрикнул Хабулам. — Я заплачу шесть сотен пиастров!

— Два! — скомандовал Омар.

Удар пришелся по левой ноге старика.

— Стой, стой! Я даю восемьсот, девятьсот, тысячу пиастров!

Халеф бросил на меня вопрошающий взгляд и, когда я кивнул, опустил уже занесенную было палку.

— Тысячу! Что прикажешь, господин?

— Все зависит от Хабулама, — ответил я. — Спрашивается, выложит ли он тысячу пиастров наличными.

— У меня есть они! Они лежат тут! — пояснил старик.

— Надо подумать об этом деле.

— Что тут думать? Вы получите деньги и будете веселиться.

— Ты ошибаешься. Если я пощажу тебя и избавлю от наказания за деньги, то раздам эту тысячу пиастров беднякам.

— Делай с ними, что хочешь; только отпусти меня!

— Быть может, я и решился бы на это ради тех людей, которым достанутся деньги, но ты выполнишь тогда и еще одно условие.

— Что за условие? О Аллах, Аллах, Аллах! Вы хотите получить от меня еще больше денег?

— Нет. Я требую только, чтобы Анка и Яник тотчас были уволены со службы.

— Хорошо, хорошо! Пусть бегут, куда глаза глядят!

— Ты им немедленно выплатишь их жалованье, причем без всяких вычетов!

— Да, они получат все.

— И еще: дай им обоим хорошую письменную рекомендацию!

— И это получат.

— Прекрасно! Они покинут твой дом вместе со мной. Идти пешком почти до Ускюба далеко, к тому же им надо нести свои пожитки, поэтому я хочу отправить их в повозке, которая стоит у тебя в сарае.

— И не подумаю согласиться!

— Как угодно. Халеф, продолжай!

Третий удар.

— Стой, стой! — завизжал старик, увидев, что Халеф замахнулся. — Ну нельзя же давать им повозку!

— Почему?

— Они ее не вернут.

— Анка и Яник — люди честные. Впрочем, ты можешь обратиться к властям с просьбой, чтобы тебе вернули повозку.