Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

– И жизнь и смерть имеют для нас одну цену… Вам выбирать.

Госпожа де Серни смерила его пристальным взглядом, как будто хотела понять, что творится в сердце Луицци, затем поднялась и медленно произнесла, чтобы каждое из ее слов хорошенько дошло до его сознания:

– Вы подчинитесь моему выбору, каким бы он ни был, сударь?

Барон задумался и наконец решительно заявил:

– Подчинюсь.

– Тогда давайте писать, сударь, – заключила графиня.

– Давайте. – Луицци глубоко вздохнул, он был в таком замешательстве, что не понимал, ради чего соглашается на это трусливое решение – ради себя или ради графини.

– Начнем. – Госпожа де Серни открыла изящный секретер. – Пишите, сударь, я думаю, вряд ли женщина первой начинает любовную переписку.

Луицци сел за покрытую бархатом столешницу, взял перо, но, вместо того чтобы писать, глубоко задумался.

– В чем дело, сударь? – удивилась госпожа де Серни. – Вы отказываетесь спасти меня?

– Нет, – молвил Луицци, – нет… Неосмотрительно произнесенные мною слова погубили вас, мое невыносимое любопытство, – продолжал он оживленно, – привело к катастрофе… Я обязан спасти вас любой ценой, потому что вы хотите жить. Я обязан спасти вас ценой моего счастья – таково условие судьбы, предначертанной мне. Пусть оно исполнится. Я готов!

Он снова взял перо и быстро написал слово «Сударыня!», но тут воображение покинуло его, он остановился, на ум не приходила ни одна из тех ласковых фраз, которыми он так часто играл, и он снова задумался, глядя на госпожу де Серни. Она сидела к нему лицом, сбоку от секретера. От страха ее красивые черты приобрели взволнованное выражение, которое привлекло взгляд Луицци. Некоторое время он рассматривал ее, восхищаясь благородным, неземным лицом, таким миловидным и улыбающимся еще минуту назад, а теперь встревоженным и бледным.

Вдруг барон подумал, что печальная перемена может стать еще чудовищней и что, если он дальше будет колебаться, эта молодая и прекрасная женщина вскоре превратится в холодный окровавленный труп. В тот же миг благородное решение спасти ее пронзило его сердце, он полностью забыл о себе и, мысленно выстроив роман, в котором мужчина, обожествляющий женщину, наконец решился заговорить, тотчас написал следующее:

«Сударыня!

Существуют опасности, которых не избежать женщине даже самой чистой и порядочной, ибо существуют безумные страсти, против которых бессильна вся ее добродетель. Когда женщина внушает любовь даже помимо воли, она обязана смириться с тем, что ей придется выслушать признание. Если признание оскорбляет и задевает ее гордость, ей следует вспомнить, что между негодующей гордостью и любящим сердцем должно стоять сочувствие к жестоким страданиям влюбленного, чтобы простить. Вы меня простите, сударыня? Впрочем, то, о чем я решился написать, не новость для вас. Сильное чувство не нуждается в словах, женщина знает, что любима, задолго до того, как ей об этом скажут: ее сердце не должно остаться глухим к мольбам другого сердца. Какая-нибудь тщеславная особа, услышав льстивые слова, может себе позволить обмануться. Но та, что, подобно вам, сохранила свежесть чувств, невзирая на груз предубеждений, неизбежно пощадит того, в кого она вдохнула любовь. Душа, несмотря ни на что, слышит голос другой души. Я не хочу сказать, что ей нравится или льстит признание в любви, но я смею утверждать, что она не станет отрицать его искренность, и это – единственное мое утешение. По правде говоря, сударыня, вы не отказали бы в уважении мужчине, оказавшемуся во власти чувства к самому восхитительному и благороднейшему творению Господа, мужчине, ставшему на колени перед ним – святым и безукоризненным. И несправедливо винить меня за то, что вы – это небесное создание, совершенное творение, и за то, что я преклоняюсь перед вами. Справедливость присуща вам, как и красота, и то и другое – дар небесный. Значит, вы меня простили.

Арман де Луицци».

Закончив письмо, барон передал его графине, которая, пока он писал, печально наблюдала за ним. Казалось, она жалела, что втянула его в страшную историю, поставила перед выбором между смертью и бесчестием. Графиня взяла письмо и сначала прочитала его быстро, потом перечитала еще раз, и мягкая, невеселая улыбка озарила ее лицо:

– Грустно и больно, сударь, когда разрушаются иллюзии.

– Почему, сударыня?

– Потому что ваше письмо вынуждает признать, что мужчина способен говорить женщине о несуществующей любви со всей убежденностью настоящего чувства. Сейчас это для вас суровая необходимость, в час безделья и скуки станет игрой.

– Вы не должны так думать, сударыня, – воскликнул барон. – Признаюсь, я не испытывал того чувства, о котором говорю в нескольких строках письма, но я представил себе, как должно вас любить, если вообще осмелиться на любовь к вам.

– Правда? – Госпожа де Серни посмотрела на него с удивлением.

– Да, сударыня. И если в моем послании я недостаточно объяснился и, одновременно, неполностью выразил чувство уважения, внушаемое вами, извините меня. Вы должны понять мое состояние.

– Да, да, – вздохнула графиня. – Вы благородны и добры ко мне, сударь, вы жертвуете честью из-за слабости трусливой женщины, поверьте, в глубине души я благодарна вам.

Она умолкла, смахнула слезу, дрожавшую на кончиках ее длинных ресниц, и, сделав над собой усилие, продолжила:

– А теперь, сударь, я должна ответить.

Она вновь перечитала письмо и села писать. Луицци наблюдал за ней с такой же тихой грустью и думал о том, как его неосторожность погубила эту женщину. Он упрекал себя за слезы, которые она не успевала смахнуть с лица, настоящие и горькие слезы все капали и капали на бумагу, где она играла в любовь и счастье. Вот что она написала:

«Вы любите меня, сударь, вы говорите об этом слишком ясно, чтобы я не поверила. И, признаюсь честно, я слишком верю вам! Но ваше объяснение в любви – ошибка, я знаю это, чувствую. Признать любовь, которую внушаешь, – значит показать, что она не удивляет и не ранит тебя, и принять то, на что не можешь ответить взаимностью. Это значит к тому же считать себя достойной, когда должна быть неблагодарна, требовать поклонения, когда нечем ответить на молитву. В конце концов, это значит быть несправедливой, а я не хочу быть несправедливой по отношению к вам. Забудьте же меня, сударь, забудьте меня навеки, и я всегда с гордостью буду помнить, что вы меня любили, и благодарить за то, что вы не захотели быть любимым.

Леони де Серни».

Графиня взяла письмо, протянула его барону и задумчиво промолвила с милой и печальной улыбкой, придавшей ее лицу трогательное выражение:

– Я торопилась, и поэтому в письме сказано больше, чем дозволено женщине даже с глубоким чувством в сердце. Однако мы с вами не в тех обстоятельствах, когда можно предаваться долгим изъяснениям, читайте.

Барон пробежал глазами письмо, потом так же, как и графиня, перечитал его и грустно ухмыльнулся: