Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

Опять граф не подумал о самом простом: ему не пришло в голову, что окна, как и двери, могут послужить выходом, хотя и более опасным, но в любом случае более предпочтительным, чем пуля или угроза лишиться чести без причины.

Поняв это, граф окаменел. Но, обратив внимание, что стоит в окружении прибежавших на помощь слуг, и увидев камердинера, ощупывающего себя, чтобы убедиться, все ли у него цело, граф перешел от замешательства к сумасшедшей злобе. Он приказал своим людям зажечь свет и убираться.

Один из слуг принадлежал к тому типу, кто понимает свои обязанности крайне прямолинейно и даже во время страшной катастрофы будет выполнять их так, как должно. Этот слуга привык для освещения будуара зажигать стеклянную лампу в середине комнаты, и, соответственно, поскольку граф просил света, дисциплинированный лакей, вместо того чтобы взять с камина первый попавшийся подсвечник, встал на стул и принялся зажигать лампу. Первое, что он увидел, была туфля Дьявола. Слуга бросил ее на пол, как будто дотронулся до змеи, и заголосил:

– Боже, что это?

Саму туфлю, равно как и ее применение, граф воспринял как жестокую насмешку. Он стал гневно топтать ее ногами, понимая, что оказался во власти не только ее владельца, но также барона и Леони.

Но благодаря своей несдержанности граф заметил то, что иначе могло ускользнуть от его внимания. Он увидел на полу разорванные бумаги: разбросанные клочки писем, написанных Луицци и графиней.

Господин де Серни бережно собрал их и соединил таким образом, чтобы понять, что это такое. Он прогнал слуг и, прочитав своеобразную корреспонденцию, понял, что по неосмотрительности беглецы оставили в его руках опасное оружие.

Несомненно, для обвинения женщины в супружеской измене подобных писем было недостаточно, но они могли погубить беглецов, поскольку являлись не чем иным, как их собственными высказываниями, в подлинности которых не приходилось сомневаться. То, что графиня и барон вместе сбежали среди ночи через окно, рискуя жизнью, и наличие свидетелей недвусмысленному, даже жестокому поведению мужа, давали основание поверить, что он хотел разоблачить их преступный сговор. Граф сразу же сообразил, что все эти обстоятельства, сгруппированные таким прекрасным образом, помогут ему обвинить жену в адюльтере.

Впрочем, правда слишком походила на фантастическую сказку, даже если бы сам Луицци или графиня осмелились ее рассказать. Тем не менее они все же могли тотчас отправиться к судье или прямиком к виконту д’Ассембре, и господин де Серни, прежде чем предпринять ход в каком-либо направлении, захотел проверить, как они поступили.

Не желая, чтобы кто-то из прислуги знал о его действиях (он и так против своей воли посвятил их в бегство жены), граф взял деньги, трость-шпагу и покинул особняк. Было примерно час ночи. Сев в первый встречный экипаж, он направился к тестю. В дом виконта он не вошел, а лишь позвал привратника и убедился, что с одиннадцати часов – времени, когда он покинул будуар жены, – никто не приходил.

Оттуда он направился к комиссару полиции своего квартала, где рассказал об исчезновении жены, не формулируя, впрочем, жалобы, и убедился, что Леони не появлялась у судьи. Успокоенный этим обстоятельством и воодушевившись тем, что в его распоряжении имеются улики, он отправился к Арману. В доме барона еще не спали. Граф тихо постучал и спросил господина де Луицци. Услышав от привратника, что барон еще не возвращался, господин де Серни стал настаивать, мол, дело касается барона и в высшей степени в его интересах.

– Неудивительно, – заметил слуга, – так как около получаса назад рассыльный передал мне письмо для господина Донзо, который только что вернулся с женой и госпожой Жели. Письмо было от барона, и мне следовало тотчас передать его господину Анри. Рассыльный очень торопился, и я сам проводил его наверх к господину Донзо, поскольку все слуги уже легли спать. Как только господин прочитал письмо, он сказал жене: «Мне необходимо выйти на час», – и действительно, мгновение спустя я открыл ему дверь. Он тоже до сих пор не вернулся.

– Но барон несомненно вернется, – заметил господин де Серни, – мое дело не терпит отлагательства, поэтому я должен дождаться либо возвращения барона, либо господина Донзо, его зятя.

– Ничего нет проще, – согласился привратник, – поднимайтесь к господину барону, его камердинер откроет дверь, и вы сможете ждать сколько вам будет угодно.

– Вы правы, – сказал господин де Серни, – держите два луидора, и не нужно говорить господину де Луицци, что его ждут. Кроме камердинера, никто не должен об этом знать.

Господин де Серни поднялся к барону. Он тихо позвонил, не желая, чтобы было слышно у Каролины: возможно, она что-то знала из письма, полученного ее мужем, и могла предупредить Луицци, что у него кто-то есть. Он повторил камердинеру то, о чем говорил привратнику, и поддержал свои слова хорошим вознаграждением. Впрочем, Пьер, как и положено лакею из приличного дома, знал всех знатных аристократов не только по именам, но в большинстве случаев и в лицо. Поэтому он спокойно пропустил графа де Серни в покои хозяина и предложил располагаться.

Каролина была удивлена и встревожена столь внезапным уходом мужа. Но кроме нее, в доме еще кое-кто нетерпеливо прислушивался к каждому звуку, а именно Жюльетта, поджидавшая барона. Как только она услышала внизу звонок, а потом быстрые шаги в сторону апартаментов, она предположила, что вернулся барон, и стала ждать, пока он поднимется к ней. Прошло около получаса – ни звука в доме. Пьер спал в прихожей, развалившись в вольтеровском кресле, часто служившим ему постелью, лишь привратник не спал, если можно назвать бодрствованием способность дремать стоя, присущая исключительно парижским портье.

Досада овладела Жюльеттой, но страсть, несомненно, была сильнее, и девушка решила сама пойти к Луицци, полагая, что он у себя. Когда-то барон приказал сконструировать небольшую внутреннюю лестницу, чтобы подниматься из соседнего со столовой кабинета в покои сестры. Жюльетта воспользовалась этой лестницей, тихо спустилась и подошла к комнате барона. Она услышала, что кто-то энергично ходит по комнате, и вообразила, что Луицци терзался внутренней борьбой, наступающей, когда человек сознает, что овладевшая им страсть преступна.

Возможно, она боялась, что борьба закончится не в ее пользу, и, решительно толкнув дверь, неожиданно оказалась лицом к лицу с графом де Серни, который обернулся на звук открывающейся двери и быстро шагнул навстречу. Сначала они смотрели друг на друга со странным удивлением, потом оба…

– Пока достаточно, – перебил барон Дьявола.

На самом деле в маленьком салоне меблированных комнат гостиницы Дьявол рассказывал все это барону, а Луицци слушал с особым, чем когда бы то ни было, вниманием, не перебивая и не делая никаких замечаний. Стиль и форма изложения были настолько необыкновенны, что походили на главу из книги, повествующей о делах давно минувших дней. Благоразумие барона объяснялось просто: он знал способность Дьявола использовать малейший повод для бесконечного разглагольствования и лучше любого романиста или фельетониста пускаться по ходу действия рассказа в моральные или аморальные отступления.