Петербургские трущобы - Всеволод Владимирович Крестовский

о деле потолкуем, — начал хозяин, снова оставшись один на один с блаженным. — Тебя как звать-то? По виду — не то на церковника, не то на нищего смахиваешь.

— От святые церкви, во святом крещении Фомою наречен, ваше сиятельство, а мирские людишки — блаженным прозывают, — ответил Фомушка, — и как я теперича в странном житии подвизаюся…

— Нечего сказать, хорошее житие! — усмехнулся молодой человек.

— Что ж, ваша милость, такая уж линия, значит, прописана — надо полагать — по-небесному.

— А если эта линия по-земному да доведет тебя до Сибири?

— А что ж такое? Не столь страшен черт, как его малюют, как говорится.

— Ну а как ты полагаешь, если уж идти в каторгу, то как лучше идти: за безделицу ли али уж за такую штуку, которую не всякий и выдумать сможет?

— Уж всеконечное дело, ваше сиятельство, за плевок не стоит и конфуз приймать на спину да на лик-то свой, потому все же он, лик-то этот, человеческий, по писанию — образ есть и подобие Божие. А за важнец-дело пропадать не в пример вольготнее, по крайности знаешь за что.

— Это так, это ты разумно рассуждаешь, — одобрительно заметил ему хозяин. — Но ведь тебе, поди-ка, не особенно хорошо на свете жить?

— Ништо, ваше сиятельство, валандаемся помалости.

— А ежели бы тебе предложили жить барином, в полное свое удовольствие, дали бы квартиру хорошую, да хозяйку красивую, да в купцы записали, да рысака на конюшню поставили бы, да денег полон карман — согласился бы ты на такое житье?

— Коли б то не согласился! — облизнулся Фомушка, широко улыбаясь: — Помирать не надо. Да где его добудешь, экого счастья-то!

— Уж это не твоя забота. И ежели бы в расплату за такое житье пришлось потом по Владимирке прогуляться — тоже не прочь бы?

— А зачем прочь? Ведь все едино и без того рано ль, поздно ль достукаешься.

— Резон, мой милый, совершенный резон! А слыхал ты, есть хохлацкая пословица: «Питы — вмерты, и не питы — вмерты, так лучше вже питы и вмерты». Понимаешь?

— Как не понять, ваше сиятельство! Это уж вестимое дело, что коли пропадать, так знал бы по крайности, что было, мол, вкрасне пожито, широким ковшом попито да в алием бархате похожено.

— Ну, стало быть, теперь можно и к самой сути приступать! — решительно поднялся с места хозяин.

— Слыхал ты, — начал он, близко подойдя к Фомушке и в упор глядя в его глаза, — слыхал ты, что есть на свете фальшивые деньги?

— Коли не слыхать! И слыхал, и видывал даже, да все же ее от настоящей отличить-то можно.

— Можно, оттого что дураки этим делом занимаются, подделать хорошо не умеют, а вот я покажу тебе сейчас две синенькие, отличи, которая из них с фальшью?

И молодой человек, вынув из бюро две пятирублевки, подал их Фомушке и подвинул к нему лампу.

— Шутки шутить изволите, ваше сиятельство! — недоверчиво ухмыльнулся блаженный, внимательно разглядывая бумажки. — Как есть одни только шутки, и больше ничего! Обе они настоящие.

— Нет, одна фальшивая, говорю тебе, а ты вот угадай-ка мне которая!

— Эта, что ли? — неуверенно спросил Фомушка, подавая ему ассигнацию, которую молодой человек внимательно разглядел у лампы.

— Нет, любезный, ошибся: эта настоящая, — улыбнулся он, — а та вот — подделка.

Фомушка только головой покачал от удивления.

— Это за границей, в Лондоне, у англичан сработано, — пояснил ему хозяин, — я одну только и захватил для примера.

— Ссс… Ишь ты! — удивился блаженный. — Правильно, значит, говорят, что там народ-то — все ученый мазурик… Нашему брату не потягаться с ними. Наш брат все больше на чистоту ломит да на простоту норовит.

— Вот то-то же и есть! А как ты думаешь, хорошо бы и у нас в Петербурге завести такую фабрику?

— Еще бы не хорошо! Известное дело…

— И ты бы не отказался работать для такого дела?

— Я-то?.. Э, я хоть что хошь! Я это все могу, значит.

— А можешь, так делай, внакладе не останешься.

— Да как же это делать-то, ваше сиятельство?

— Как делать? Руками! Руками, любезный мой! Как и все на свете делается — руками да башкой, только в этом деле, все равно как на заводе, всякому работнику своя должность дана. Так вот и ты свою должность получишь.

— А моя какая будет?

— На первый раз вот какая, — приступил хозяин к объяснению. — Прежде всего надо за городом, где-нибудь в пустом, уединенном месте, отыскать подходящий домик или избу, чтобы лишние глаза не глядели.

— Смекается, ваше сиятельство!.. Это — могим! Есть подходящее на примете.

— А есть — и того лучше! Ну, потом ты подыщешь надежных товарищей, — продолжал чудной гость, — чтобы верные да честные люди были.

— И это, значит, могим! — охотно согласился Фомка.

— А затем, время от времени, тебе будут выдаваться на руки деньги, а ты вместе с товарищами пускай их в оборот — покупайте себе что знаете и меняйте фальшь на настоящие деньги. Ты будешь отбирать от них и ко мне приносить, а я вам жалованье хорошее стану платить за это. Только кроме тебя из них ни одна душа не должна знать — как, что и кто и откуда идет все это. Согласен?

— Согласен, ваше сиятельство! — решительно и весело откликнулся блаженный.

Хозяин для поощрения на первый раз дал ему еще одну двадцатипятирублевку и приказал приступить, без лишних проволочек, к отысканию за городом помещения, которое вполне соответствовало бы необходимым условиям.

— А ежели отыщешь, приходи прямо ко мне сюда вот, — распорядился он в заключение. — Будешь допущен ко мне беспрепятственно.

Затем позвонил человека и приказал ему проводить с лестницы блаженного.

На дворе уже рассвело настолько, что Фомушка мимоходом хотел бы прочесть фамилию на дверной доске, но таковой не оказалось.

— Как барина зовут-то? — спросил он у лакея.

— Va tu, coquin![400] — с презрительным неудовольствием фыркнул на него сквозь зубы француз-лакей.

— Ишь ты, настранный подданный, значит, — пробормотал Фомка под нос и у ворот обратился с тем же вопросом к дворнику.

— Барин-то? Известное дело, барина барином и зовут.

— А фамилья ему как?

— Граф Каллаш, — отвечал тот, завертываясь в зипунишко.

— Один живет, что ли?

— Один, цельный дом занимает. Барин хороший, как есть на всю стать, значит, барин.

Блаженный удовольствовался этим объяснением и пошел своей дорогой.

«Ишь ты, химик какой!.. Граф!.. Шутка ль сказать теперича — граф! — размышлял он, подавляемый чувством безмерного удивления ко всему, что произошло с ним в эту ночь. — Живет-то как!.. А тоже, значит, нашево поля ягода… И из