Князь Владимир - Юрий Никитин

– О чем он?

– О нашем князе, – буркнул тот, не оборачиваясь.

Владимир насторожился, прислушался. Кощюнник пел о любви иверности, о силе духа, о великой боли и тревоге. Анна слушала зачарованно.

– О войне, что ли? – спросил Владимир снова.

Мужик недовольно дернул плечом, раздраженный, ходят тутвсякие, мешают слушать.

– О войне и подвигах лизоблюды поют в княжьиххоромах, – ответил он грубо, но негромко. – А это о нашем мужицкомкнязе! Который из земли вышел, силу непомерную от нее взял… Змея царьградскогопобил, царевну заморскую несказанной красы спас, с собой из-за тридевяти земельпривез…

Владимир втянул голову в плечи. Анна сдавленно хихикнула,поняла, потянула его назад. Владимир на цыпочках попятился, страшась, чтообозленный мужик обернется. Нет, слушает зачарованно. Да и песня хороша… Когдаза серебро и злато, то складывают куда хуже.

Он пятился, прижимая Анну, но чувствовал, как ушивытягиваются на локоть, стараясь уловить слова о таком герое. Народ гордится,что он был холопом, как и они, страдал и недоедал, как и они! Будь он рожден натроне, так бы не любили. И брак с принцессой Анной сочли бы само собойразумеющимся. О нем поют не потому, что ему много дали, а что сам всегодобился.

Анна вскинула сияющее лицо. В огромных глазах блистали илучились звездочки. Пухлые губы казались темными, как спелые вишни.

– О, Вольдемар…

Он поцеловал ее нежно и трепетно, она надолго замерла в егообъятиях, шепнула:

– О тебе поют!

Он ответил хриплым голосом, скрывая неловкость:

– О базилевсах положено петь.

– Вольдемар, – возразила она горячим, как ветерпустыни, шепотом, – у нас о правителях поют только из-под палки! И забольшие деньги. А чтобы пели вот так сами, для себя, для своего удовольствия исвоей гордости… никогда! Ты уже не просто народный герой… ты сказочный герой!

Не зная, что возразить, он поцеловал ее долго и жадно,вскинул на руки и понес во дворец. Она положила головку ему на плечо. Владимирчто-то вспомнил, засмеялся:

– Вепрь… помнишь старого начальника дворцовой стражи?Он как-то прижал нас с Олафом к стене. Допытывался, почему мы важнее, чемсвященная особа императора? Ведь убить правителя такой огромной империи – этоизменить историю…

– И что вы ему ответили? – спросила Анна живо.

– Да так, отмычались. А теперь я смог бы ответить.

– Ну-ну!

– Мы в самом деле важнее. Олаф уже не этериот, верно?Войско поднимет его на щит как грозного конунга викингов. Я двинул огромноевойско на южные рубежи… Это мы двое делаем историю! А какой император вВизантии – есть ли разница? Все равно Царьград скоро станет моим городом. А моивоины будут мыть сапоги в Дарданеллах!

Проснулся поздно утром, чего с ним не случалось уже многолет. Анна еще спала, раскидавшись среди роскошных подушек. Черные как смольдлинные волосы разметались. Владимир наклонился, стараясь даже не дышать, чтобыне разбудить, бережно коснулся губами ее волос.

Нежный запах проник, казалось, прямо в сердце. Впервые загоды злая боль, что так прочно вгнездилась в сердце, что уже и не мыслил жизнибез нее, не разъедала сердце. Он был снова цельным человеком. Та половинка, чтожила в Царьграде, воссоединилась с его сердцем.

Замирая от страха, что она проснется, он нежно иблагоговейно целовал ее волосы, украдкой следил за бесконечно милым лицом. Онобыло столь совершенно, что просто вселяло в его сердце страх. Люди не могутбыть настолько безупречны!

Вдруг он заметил, что ее длинные ресницы чуть подрагивают.Пухлые губы слегка изогнулись, и он понял, что она лишь притворяется спящей.Притворяясь, что целует, он бережно взял в губы розовую мочку уха, вдруг куснул.

Она вскрикнула и широко распахнула глаза:

– Зверь! Как ты меня напугал!

– Не прикидывайся! – предупредил он со счастливымсмехом. – Иначе кара будет жестокая.

Она приподнялась на локте, осматриваясь, а Владимир с жаднымудивлением смотрел на ее высокие полные груди, узкую ложбинку между ними, гдеблестели мелкие капельки пота. Кожа была безупречна, гладкая и шелковая наощупь, чистая и нежная, как лепесток розы.

– Что ты смотришь? – возмутилась она. –Сколько можно? Ты ненасытен, как дикарь!

– Я и есть дикарь, – ответил он с насмешливойгордостью. – Слушай, а зачем ты привезла столько священников?

– Это не мне, – ответила она нежнымголосом, – а нам…

Он удивился:

– Зачем?

– В цивилизованных странах принят обряд венчания…

Он засмеялся:

– Тогда мы самая цивилизованная страна! У нас всякийраз свершается этот обряд.

– Как?

– Обойти трижды вокруг любого куста, – объяснил онсерьезно. – А развод еще проще: камень жене на шею – и в воду!

Она поняла, что он дразнится, возмутилась:

– Я серьезно!

– А если серьезно, то мы уже давно женаты перед всемибогами… и Олафом с Еленой. Но тебя тревожит что-то еще?

Она сказала с усилием, невольно отводя взор:

– Священники нужны, чтобы окрестить твою… нашу Русь. Яне смогу жить в стране языческой. А если принять крещение, то Русь войдет всообщество цивилизованных стран, забудет свой дикий нрав. Ты любишь меня?

Горячая волна прямо из сердца ударила в голову, затопиламозг. Он прошептал:

– Все веры ведут к одному богу… Надо только идти, а немолиться, стоя на месте… Я люблю тебя, жизнь моя… И приму любую веру, какуюскажешь!

– А Русь?

– Что Русь… Ты не слышала, о ком на Руси поют?

Когда он рука об руку с Анной спустился в большой зал, тамуже было полно народу. Царьградские вельможи держались замкнутой группой, на воеводи бояр киевского повелителя посматривали опасливо. Те смеялись чересчур громко,двигались размашисто, гулко били друг друга по спинам и плечам, лица былидикие, открытые, как у зверей.

Только Войдана они стремились завлечь к себе, что-товыспрашивали, шептали в оба уха, опасливо оглядывались по сторонам. Бывшийцарьградский ипаспист отвечал с ленцой, насмешливо поблескивал глазами. Недумал, что снова станет так важен для базилевса!

Владимир заметил, как передернулся митрополит, завидев его сАнной. Невеста должна непорочно ждать таинства венчания, лишь затем стыдливоприоткрыться уже не перед женихом, но перед мужем, но в империи как разродилось правило, ставшее поговоркой: в чужой монастырь со своим уставом неходят. А здесь дикая Русь, пока что надо смиряться, не сердить свирепыхварваров, не знающих удержу ни в гневе, ни в радости.