Королевский лес. Роман об Англии - Эдвард Резерфорд

Я уже много лет проработал, занимаясь выпасом скота. Немного скопил. Мне казалось, что будет неплохо выделить Джеку для начала маленькое хозяйство, и я был в состоянии это сделать. Это я ему и предложил.

«Спасибо, но нет», – ответил он. Вот так запросто и кратко.

«Да ну? Могу ли я тогда узнать о твоих планах?»

«Я собираюсь стать машинистом», – ответил Джек.

Сама понимаешь, я не пришел в восторг.

«Что ж, – сказал я, думая о ближайшем вокзале, – в таком случае, полагаю, ты мог бы устроиться в Брокенхерсте». Но он покачал головой.

«Я уезжаю из Нью-Фореста», – заявил он.

«Уезжаешь из Нью-Фореста? Куда же?»

«Наверное, в Саутгемптон. Или в Лондон. – Он наградил меня жалостливой улыбочкой, которая мне не понравилась. – Мне просто не хочется всю жизнь таращиться на коровьи зады. Это утомляет».

И тогда я поссорился с ним, затеял спор. А он сказал кое-какие вещи, о которых я предпочитаю не думать, потому что они больше не имеют значения. Одно я буду помнить всегда:

«Скоро, пап, нам вообще не понадобятся лошади».

Я решил, что он дурак или спятил.

Джордж тяжело сел и закрыл глаза. Потом вздохнул:

– Итак, он покинул нас и подался в Саутгемптон. Перед тем как его желание сбылось, ему пришлось несколько лет проработать на железных дорогах. Но поезда он водил.

Кроме того, как ни странно, его знакомство с достопочтенным Джоном Монтегю значительно укрепилось.

Когда железную дорогу провели через северный участок поместья Бьюли, начался торг. Ветку могли провести насквозь, но прямо посреди открытой пустоши построили маленькую станцию. Если его светлость или его гости желали поехать поездом, машинисту подавался сигнал, и состав останавливался. Как-то раз поезд вел Джек. Увидев сигнал, он остановился, как и положено, но тут, к его удивлению, вдруг входит достопочтенный Джон Монтегю и заявляет: «Я бы проехался с вами, если вы не против». Он уже, знаешь, был механик до мозга костей и опытный машинист. Будь спокойна: Джек не упустил возможности спросить в ответ, нельзя ли по возвращении осмотреть автомобиль Монтегю. Поэтому, когда мы увидели Джека в следующий раз, он уже все знал об автомобилях. Что до поезда, то никогда не удавалось сказать наверняка, кто его ведет – Прайд или Монтегю.

Через десять лет Джек перебрался из Саутгемптона дальше по железной дороге. Время от времени он писал нам, но виделись мы редко.

Нас совершенно не удивило, что, когда началась Великая война, Джек загорелся желанием вступить в моторизованное подразделение и тут же записался добровольцем. И в положенный срок сумел проехать вдоль линии фронта. Он только об этом и писал. Никто из нас, конечно, до конца не понимал, что происходит на фронте, не говоря уже о том, что произойдет, и нам, вероятно, смутно казалось, что в какой-нибудь бронированной машине ему безопаснее. Пожалуй, он был в большей безопасности, чем те несчастные мальчишки в окопах. Но в недостаточной. – Джордж откашлялся. – Что ж, мы получили телеграмму о его ранении. Говорилось, что тяжелое, и нам придется ждать. Ну, мы и ждали. А когда он вернулся – ты это помнишь, Салли, – мы были, естественно, потрясены. Мы не сильно надеялись, что он когда-нибудь снова станет нормальным, не говоря уже о том, чтобы жениться и обзавестись семьей – от лица-то мало что осталось. Но он был жив.

О да! Салли помнила. Несчастного, разобранного на части калеку, которого бросили в саутгемптонский госпиталь, где она была сестрой милосердия. Особых надежд что-то сделать не было даже у врачей. Как и у других сестер.

Но у нее были. И она доказала, что они могут сбыться. Она его вы́ходила. А после вышла за него замуж. Она улыбнулась. Она заслужила свое счастье.

Но Джордж уже продолжал:

– Однажды он сказал мне: «Я, папа, слышал, как они это говорили. Слышал, как приходил молодой офицер, капитан Тоттон. Хороший был офицер. Потерял ногу. Пришел, хромая, и спрашивал обо мне. А сестра – я знать не знал, конечно, как она выглядела, но голос был приятный, если ты понимаешь, о чем я, – сказала ему: „Боюсь, он умирает“. А тот: „Почему это?“ А она: „Мне кажется, ему не хочется жить“. И что-то шепнула, а он отозвался: „Вот как“.

А дальше наступила короткая пауза, и я услышал, как он подходит, постукивая костылем, и громко говорит мне: „Послушайте, так дело не пойдет. Я знаю, это тяжело, но вы должны бороться. Не сдавайтесь“. Я никак не отреагировал, пап. Я хочу сказать, что понимал, как он старается. „Думай об Англии“, – говорит он. Но хотя я пытался, толку было чуть. Если я думал об Англии, то лишь о том, как веду поезд, а я, конечно, знал, что больше этому не бывать. Поэтому я просто лежал там и думал: ну что ж, такие-то дела. Я и впрямь с тем же успехом могу умереть, и вреда никакого.

А потом, через час примерно, я услышал у койки этот самый шорох. И даже во всех моих бинтах и сквозь дезинфицирующие средства я уловил запах пота, который был не так уж неприятен. А затем услышал этот голос. „Тебя зовут Джек Прайд? Если нет, то помирай, и ладно. Я просто зашел, и меня зовут Элфи Сигалл. Но если ты тот Джек Прайд, о котором я думаю, то я видел, как тебя чуть не похоронило оползнем в железнодорожной выемке. Так это ты или нет?“

И вот я попытался каким-то знаком показать, что да, это я. „Значит, ты, – говорит он. – Ты не можешь здесь сдохнуть. Иди к черту! Забыл, кто ты такой? Ты Прайд из Нью-Фореста“. И это забавно, но тут я вспомнил, пап, наш дом, и лес, и как мы выезжали спозаранку верхом, – и мысли обо всем этом каким-то образом придали мне силы, и вот я здесь».

– Наверное, это глупо, – произнес Джордж, – но я не устаю радоваться, что он мне это сказал.

Апрель 2000 года

Воскресное утро. Дотти Прайд прибыла в отель «Альбион-Парк» только накануне вечером, но уже ощутила знакомый нервный трепет. Впереди была целая неделя – неделя на то, чтобы разобраться в истории. Уйма времени. Но на этой стадии она всегда паниковала.

Первым делом Дотти решила посетить Бьюли. Она поедет туда в субботу поснимать, но ей хотелось заранее лично все осмотреть. Возможно, у нее появятся какие-нибудь мысли. Ехать всего десять минут даже при ограничении скорости сорок миль в час, предусмотренном для защиты оленей и пони.

Она была поражена. Если владельцы роскошных особняков Британии пускали туристов, чтобы оплатить расходы на содержание домов, то нынешний лорд Монтегю проявил несомненное чутье. Взяв за исходную точку отцовский интерес к первым автомобилям, он преобразовал музей автомобилей в Бьюли в огромный Национальный автомобильный музей. Дотти не особенно интересовали подобные вещи, но она провела захватывающие полчаса, рассматривая викторианские «даймлеры», эдвардианские «роллс-ройсы» и даже машины 1950-х годов. Покинув музей и пройдя немного до самого аббатства, она словно перенеслась в другую эпоху: век техники как бы благоразумно отошел в сторону. Девушка попала в мирную тишину средневекового мира.