Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой

Метивье, приехавший утром с поздравлением, вкачестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], какон сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинноеутро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целоеутро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того,что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояниедуха тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывомбешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всёэто утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошлоблагополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери,от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.

Сначала она слышала один голос Метивье, потомголос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на порогепоказалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигуракнязя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачкамиглаз.

— Не понимаешь? — кричал князь, — а я понимаю!Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома — вон, я говорю, —и он захлопнул дверь.

Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselleBourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.

— Князь не совсем здоров, — la bile et letransport au cerveau. Tranquillisez-vous, je repasserai demain, [желчь и приливк мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду, ] — сказал Метивье и, приложив палец кгубам, поспешно вышел.

За дверью слышались шаги в туфлях и крики:«Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»

После отъезда Метивье старый князь позвал ксебе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, чток нему пустили шпиона. Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, итех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца!Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умеретьспокойно, говорил он.

— Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте,знайте! Я теперь больше не могу, — сказал он и вышел из комнаты. И как будтобоясь, чтобы она не сумела как-нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясьпринять спокойный вид, прибавил: — И не думайте, чтобы я это сказал вам вминуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет — разойтись, поищитесебе места!.. — Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может бытьтолько у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками ипрокричал ей:

— И хоть бы какой-нибудь дурак взял ее замуж!— Он хлопнул дверью, позвал к себе m-lle Bourienne и затих в кабинете.

В два часа съехались избранные шесть персон кобеду. Гости — известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником,генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и БорисДрубецкой — ждали его в гостиной.

На днях приехавший в Москву в отпуск Бориспожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степениснискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостыхмолодых людей, которых он не принимал к себе.

Дом князя был не то, что называется «свет», ноэто был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но вкотором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад,когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать вНиколин день, что он не может быть:

— В этот день уж я всегда езжу прикладыватьсяк мощам князя Николая Андреича.

— Ах да, да, — отвечал главнокомандующий. —Что он?..

Небольшое общество, собравшееся в старомодной,высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся,торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо.Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще болееказалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней,потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держалнить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.

Лопухин и старый генерал изредка принималиучастие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушаетдоклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцомзаявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора былтакой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическоммире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже ихуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчикостанавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждениемогло относиться к лицу государя императора.

За обедом разговор зашел о последнейполитической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и орусской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.

— Бонапарт поступает с Европой как пират назавоеванном корабле, — сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько разговоренную им фразу. — Удивляешься только долготерпению или ослеплениюгосударей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочетнизвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государьпротестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… — ГрафРостопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзяосуждать.

— Предложили другие владения заместоОльденбургского герцогства, — сказал князь Николай Андреич. — Точно я мужиковиз Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.

— Le duc d`Oldenbourg supporte son malheuravec une force de caractere et une resignation admirable, [ГерцогОльденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли ипокорностью судьбе, ] — сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказалэто потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. КнязьНиколай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы емусказать кое-что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.

— Я читал наш протест об Ольденбургском деле иудивлялся плохой редакции этой ноты, — сказал граф Ростопчин, небрежным тономчеловека, судящего о деле ему хорошо знакомом.

Пьер с наивным удивлением посмотрел наРостопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.

— Разве не всё равно, как написана нота, граф?— сказал он, — ежели содержание ее сильно.