Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит

– Твой сын?!

– Анна, прошу тебя…

– Твой сын! Выдумал тоже! Он не твой сын. Он сын Шона.

– Анна… – попытался он остановить ее.

– Откуда у тебя может появиться сын?

Она снова злорадно расхохоталась, и Гарри не смог больше этого выдержать. Он направился к двери, но ее голос преследовал его, уязвляя два самых чувствительных места в его душе: физический изъян и половое бессилие.

Он проковылял в кабинет, захлопнул дверь и закрылся на ключ. Затем быстро подошел к добротному шкафчику, стоящему возле стола.

Налив полстакана, выпил залпом. Потом уселся в кресло, закрыл глаза и нашарил бутылку у себя за спиной. Снова осторожно налил и завернул на бутылке пробку. Эту порцию он будет потягивать не торопясь, может быть, в течение часа. Он давно научился продлевать удовольствие.

Гарри встал, расстегнул и снял китель и повесил его на спинку кресла. Усевшись обратно, сделал маленький глоточек, придвинул поближе стопку исписанной бумаги и стал читать лежащий сверху листок.

«Коленсо: отчет о Натальской кампании под командованием генерала Буллера. Составлен полковником Гарриком Кортни, кавалером креста Виктории и ордена «За боевые заслуги».

Гарри отложил его в сторону, стал читать следующий. Он столько раз уже перечитывал его, что и сам стал верить всему, что там написано. А написано очень неплохо. Он знал, что написано хорошо. Это знают и сотрудники лондонского издательства Уильяма Хайнеманна, которым он послал черновик первых двух глав. Они хотят как можно скорее опубликовать его труд.

Все утро Гаррик спокойно и успешно работал. В полдень Джозеф принес в кабинет перекусить. Холодную курятину и салаты на тарелках дельфтского фарфора, а также бутылку белого вина, обернутую в белоснежную салфетку. Гаррик и за едой продолжал работать.

Уже вечером он исправил заключительный абзац на последней странице, положил ручку на чернильный прибор и улыбнулся.

– Ну вот, а теперь пойду навестить моего обожаемого, – проговорил он вслух и надел китель.

Усадьба Теунис-Крааль располагалась на гребне подъема, пониже крутого нагорья. Она представляла собой большое строение с побеленными стенами, тростниковой крышей и голландским фронтоном. Перед нею раскинулись нисходящие террасой газоны, по краям которых радовали взор клумбы с азалиями и голубыми рододендронами. С одной стороны газоны граничили с двумя большими выгонами для лошадей: породистых взрослых кобыл и одногодков.

Здесь Гарри задержался. Стоя у невысокой изгороди, он смотрел, как жеребята тычутся носом в материнское вымя.

Потом он захромал дальше – к вольеру меньших размеров с изгородью высотой девять футов, с толстыми, обитыми брезентом столбами из эвкалипта, где содержался его племенной жеребец-производитель.

Жеребец по кличке Цыган его уже поджидал, потряхивая головой, чем-то напоминающей змеиную; в лучах вечернего солнца грива его отливала золотом, он то прижимал уши, то ставил их торчком, приплясывая от нетерпения.

– Привет, мальчик мой. Привет, Цыган, – проговорил Гарри, и жеребец просунул голову между столбиками, пытаясь мягкими губами ухватить Гарри за рукав.

– Сахарку захотелось, да? Любишь сахарок, – усмехнулся Гарри, протянул ему сложенные чашкой ладони, и жеребец стал деликатно брать с них сахар. – Кушай, кушай сахарок, дорогой ты мой, – шептал Гарри, получая чувственное удовольствие от прикосновения его мягких губ, а Цыган, слушая его голос, шевелил торчащими ушами. – Вот и все. Больше нет.

Жеребец уткнулся носом ему в грудь, и Гарри обеими руками стал гладить его шею, лаская теплую шелковистую шкурку.

– Все, милый мой. А теперь побегай, а я посмотрю. Очень хочется посмотреть, как ты бегаешь.

Он сделал шаг назад и громко хлопнул в ладоши:

– Побегай, дружок, побегай.

Жеребец убрал голову обратно между столбиками, встал на дыбы и заржал, молотя передними копытами по воздуху. На животе его и на тугой мошонке вздулись жилы.

Быстрый, сильный и полный энергии, он так и завертелся на месте.

– Ну давай, побегай для меня! – крикнул Гаррик.

Жеребец опустился на четыре ноги и полным галопом помчался по пробитой его копытами колее вокруг выгона, швыряя в воздух куски грязи; солнечный свет плясал у него на шкурке, под которой ходили мощные мускулы.

– Давай, давай! – покрикивал Гаррик, прислонившись к кольям забора и пожирая глазами жеребца.

Когда тот снова остановился, на загривке его уже выступили первые темные пятна пота. Гаррик выпрямился.

– Зама! – закричал он. – Зама, веди ее сюда, быстро!

Двое конюхов привели в загон племенную кобылу. Цыган сразу принялся раздувать ноздри, темно-розовые изнутри, при этом так вращая глазами, что видны были только белки.

– Подожди, подожди, милый мой, – шептал Гаррик сдавленным от волнения голосом.

Майкл Кортни спрыгнул с лошади, остановившись между скалами на самом верху нагорья. Целую неделю он боролся с искушением снова приехать сюда. Это желание казалось ему предательством по отношению к родителям.

Далеко внизу за его спиной виднелось крохотное пятнышко окруженного лесом Теунис-Крааля. Поближе проходила железная дорога, которая делала поворот в сторону беспорядочно разбросанных крыш Ледибурга.

Но Майкл туда не смотрел. Стоя позади лошади, он смотрел вдаль, любуясь линией голых холмов, с северной стороны накрытых гигантским лоскутным одеялом деревьев.

Акации поднялись уже так высоко, что дорожки между отдельными участками не просматривались. Сплошные темно-зеленые, подернутые дымкой посадки, то поднимающиеся, то опускающиеся, словно застывшие морские волны.

Ближе к Лайон-Коп Майкл еще ни разу не подбирался. Для него это была запретная земля, подобно некоему сказочному очарованному лесу. Он достал из седельной сумки бинокль и стал внимательно вглядываться в даль, пока не наткнулся на крышу усадьбы. Над посадками акации торчала новенькая крыша, золотистая, еще не потемневшая от времени и непогоды.

Там сейчас живет его бабушка. Можно было бы съездить в гости, никому это не причинило бы вреда. Его ведь там сейчас нет. Он сейчас далеко, на войне.

Майкл не торопясь положил бинокль обратно в седельную сумку, понимая, что в Лайон-Коп он не поедет. Он связан обещанием, которое дал матери. А также множеством других обещаний.

С унылой покорностью он вспомнил утренний спор за завтраком. Родители снова одержали верх. Он не бросит их, этого делать нельзя, ведь без него они совсем завянут. И на войну вслед за ним идти тоже нельзя.

Он иронически улыбнулся, вспомнив свои прежние мечты и фантазии. Идти вместе с ним в бой, разговаривать с ним, сидя по вечерам у лагерного костра, бросаться вперед грудью на штык, предназначенный для него.