Счастье в мгновении. Часть 3 - Анна Д. Фурсова

тем, что построен ландшафтными дизайнерами в удивительном стиле, совмещающем итальянский «джардино», французский «партер» и английский «английский ландшафтный парк». Берет свое начало примерно с 1789 года. Изначально был построен для того, чтобы принимать гостей из высшего общества герцогиней Осунской Марией Хосефой Пимантель. Культурная и природная достопримечательность столицы радует посетителей и туристов изяществом строений. Ими служат — дворец, состоящий из четырех угловых башен и трех внутренних двориков, являющийся музеем в настоящее время, деревенское сооружение — Старый дом, каменное сооружение Тростниковый дом, покрытый бамбуковым тростником, Эрмитаж, фасад которого обрамлен колоннами, внутреннюю часть составляют фрески, картины. Довершают оформление сада фонтаны — «Дельфин» и «Жемчужное ожерелье», статуи в арочном оформлении, колонны. Примечателен памятник III герцогу Осуна, держащийся на скоплении скал, из которых образован водопад. Любопытны и завораживающе смотрятся зеленые лабиринты из лавровых кустов, в которых можно блуждать до бесконечности. Забава и развлечение для малышей! Через небольшой пруд тянется ажурный железный мост, сконструированный рядом с Тростниковым домом.

И что интересно — в парке находится реликвия — бункер, сохранившийся еще со времен Гражданской войны в Испании. Устроен он на глубине 15 метров и занимает площадь 2000 квадратных метров. Считается, что бункер способен выдержать мощные удары бомб весом в 100 кг.

Каждый элемент таит в себе частицу прошлого, легенды правителей тех времен, дыхание минувших эпох. А такая тишь здесь! Соитие сотворенного природой с одной стороны и рукой человека с другой, порождает восхищение и умиротворение, по душе расстилается гладь, как на зеркальном озере. Пение птиц в этих краях не что иное, как колыбельная для сердца. А под сводами деревьев, заслонявших посетителей от зноя, совершаются самые непринужденные беседы, наполненные чувственностью и искренностью. Есть в этом месте нечто успокаивающее, что-то интимное с выраженным седативным эффектом.

Прогуливаясь, наши разговоры с папой после дежурных фраз о погоде, то, что ожидается циклон дождей, сводятся к одной-единственной теме «Джексон» и моих неустанных в повторении «спасибо» за спасение любимого. Но то, как ему удалось проделать такой поворот, он оставляет в неведении и не раскрывает правду. Мы еще не дожили до тех минут, когда позволим дать освобождению душе, сказать невысказанные признанья. Дистанция ощущается между нами.

— Мороженое? — предлагает папа, одаривая вежливой улыбкой.

Я тоже расплываюсь в улыбке, зажигаясь — не каждый день слышится такое предложение и к тому же поступившее от отца.

— Или кукурузные палочки? Выбирай!

— Не хочется, папа, — отвечаю тихо, не стирая с лица волнения, и смотрю на выстроенный по обеим сторонам тропинки лабиринт, из стен которого доносятся звонкие детские голоса. Веет легкий ветерок, гоняющий жару.

— Куда подевалась твоя детская шаловливость? — неожиданно задает он вопрос. Подтекст, таившийся за его словами, словно он плавно хочет перейти к главной болезненной теме, вызывает во мне смятенность. Досадую на свою застенчивость, так как мне трудно сказать, какими думами полна я, какой привычной мукой насыщена моя душа, какие угнетающие мысли осаждают меня.

Он сам отвечает на мою невысказанную фразу, смотря куда-то вдаль:

— Я видел вчера твоего бедного спутника… — И в этих словах стоит немой вопрос, на который он не мог отважиться. Слова «твоего бедного спутника» отзываются во мне острой болью. — Ты так добра к нему.

Мой ответ сливается с дыханием:

— Д-а…

И на этом мы замолкаем, подыскивая мысленно, что можно сказать друг другу. Возбужденно рассуждая про себя и все о том же, какое-то время я и не замечаю, что молчу. Под маской ледяного спокойствия в недрах души своей человек нередко ведет борьбу с атакующими мыслями.

Поднимаюсь по ступенькам, забираясь на мост и, заняв место по центру, опершись на парапет моста, я взираю на небо, ощущая тяжелые толчки сердца. Отец становится рядом. Я стараюсь унять произвольную дрожь от того, что он так близко.

— Дочурка… — отец первым нарушает молчание, не спуская глаз с меня, — ведомо лишь Господу о конце нашей жизни, но пока мы еще тут, нужно просто жить и наслаждаться жизнью…

Желание вытащить наружу копившееся побеждает, и я, прижав ладонь к горячему лбу, усилием воли прогоняю трусость, и взволнованно оглянувшись по сторонам, убеждаясь, что нас никто не слышит, взвесив его слова, решаю, что ему можно доверять:

— Знаю, папа, знаю, но… как наслаждаться?! — Я горестно всплескиваю руками. — Что же я натворила своей слабостью перед ним… С чужими чувствами не шутят, а я… — Я закрываю лицо руками, у меня закипают слезы. Я сдерживаю потоки и изо всех стараюсь подавить их. Слишком сильна моя боль. Его едва различимые движения руки по моей ладони, истолкованные отцовской нежностью, слегка утешают меня.

Ожидая молчания либо односложного ответа от родителя, я удивляюсь, когда он ласково произносит:

— Нисколько я не сомневаюсь, что ты действовала из порядочных побуждений, но, крошка, — он вздыхает, — тому, кто не в силах совладать с чувствами жалости, лучше вовсе не проявлять их, не открывать им доступ в сердце. Губительное это свойство привычка.

Его слова эхом повторяют мои мысли. Выбитая из равновесия мудрым изречением, я поднимаю взгляд на лицо, сообщившее мне их; на ресницах моих дрожат слезинки. Внезапно ощутив, как в сердце стучит струна, та самая струна, разрывающая ту преграду внутри нас, которая не давала откровенничать, я несмело, но вкратце пересказываю свои злоключения. Моя речь становится оживленнее. Словами я передаю то, как разрываюсь между жалостью и гневом на себя, на что папа выражает понимание и затем договаривает:

— Обратной дороги нет, прошлого не изменить, но можно изменить будущее. — И с оттенком неодобрения отец добавляет: — Подумай, ты либо разобьешь себя, либо его. Нет ничего дурного, если ты скажешь «нет» и пойдешь по пути своих желаний.

Внезапно я робко замолкаю, осознав избыточность откровенных слов, и проходит целая минута, прежде чем я собираюсь с мыслями и вновь заговариваю, понижая голос, боясь, что меня могут подслушать:

— Это сложно… Я пробую… но мне сложно уйти… Я же предам его… Но я обещала Джексону. Но как?

— Продиктован ли твой поступок сердцем? Почаще задавай себе этот вопрос! — Через полминуты от него звучит: — Как же я упустил в воспитании тебя внедрить в твою светлую головушку любовь к себе…

Я задумываюсь, размышляю и соглашаюсь с ним, пока он говорит мне о важности не отклоняться от своих потребностей.

И мягко прибавляет, наклоняясь к уху:

— Джексон всё еще ждет тебя.

С отрадной грустью я безмятежно отвечаю, чувствуя, как тянется к отцу мое сердце:

— Да… моё сердце не отвратить от любви к нему.

— А любимых людей надо держать рядом, запомни!

— Папа, спасибо! Спасибо! —