Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

ускорившись, стал снижаться и вонзился в иву. В следующее мгновение сук, о котором мы говорили, рухнул на землю.

— Подойди и посмотри! — сказал я. — Сук срезан именно так, как я говорил, причем срезан, словно ножом, ведь я попал в него лезвием.

У Исрада было такое изумленное лицо, что я громко рассмеялся.

— Разве я не говорил тебе это? — крикнул Халеф. — Эфенди добьется всего, что захочет. Оско, отдай ему деньги. Они причитаются ему — это пиастры триумфа.

Естественно, я взял только залог, а Исрад получил свои деньги назад. Он с трудом успокоился и все еще удивленно вскрикивал, хотя мы давно уже были снова в пути.

Мне было приятно сознавать, что я могу положиться на меткость руки.

После этой недолгой остановки мы продолжили нашу поездку без каких-либо приключений. Настала ночь, и Исрад пояснил, что примерно через час мы прибудем в Треска-конак.

Мы вновь ехали лесом; по счастью, он был не очень густым; потом дорога пошла под уклон. Перед нами расстилалось пастбище; послышался лай собак.

— Это овчарки моего родича, — пояснил Исрад. — Впереди, на берегу реки, лежит конак, а слева дом моего свояка. Но мы сделаем крюк, а то можем повстречать на улице служку из конака и он нас заметит.

Мы повернули налево, пока не добрались до реки; теперь мы поехали вдоль берега и вскоре поравнялись с жилищем пастуха.

Это была низкая и длинная одноэтажная постройка. Несколько ставней были подняты; оттуда пробивался слабый свет. Бешено лая, к нам подбежали собаки; впрочем, они тотчас успокоились, заслышав голос Исрада. В окно высунулась чья-то голова; человек спросил:

— Кто там?

— Хороший знакомый.

— Это Исрад! Жена, смотри-ка! Свояк приехал.

Голова тотчас исчезла; тут же отворилась дверь; старики поспешили приветствовать Исрада. Вышел старший сын и обнял его. Затем пастух спросил:

— С тобой приехали люди. Они останутся у нас?

— Да, только не говори так громко. Хозяин конака не должен знать, что сюда прибыли эти люди. Поэтому, прежде всего, отведи лошадей в загон.

Здесь имелся лишь невысокий загон для овец; заглянув в него, я ударился головой о потолок. Мой вороной отказался заходить сюда. Запах овец был противен ему; только лаской и уговорами я завел его внутрь. После этого мы направились в комнату, или, скорее, в то, что звалось комнатой, ведь единственное большое помещение, имевшееся в доме, было разделено на несколько частей ширмами, сплетенными из ивы. Любую из этих комнатушек можно было без труда уменьшить или увеличить, передвинув ширмы.

Дома оставались лишь мать, отец и сын. Работники находились в загоне для овец, а служанки не было.

Исрад назвал наши имена и рассказал, что мы спасли его сестру. Поэтому нас ожидал очень теплый прием. Хозяйский сын направился в загон, чтобы дать нашим лошадям воды и лучшего корма, а его родители собрали все, что было дома, чтобы устроить в нашу честь праздничный обед.

Конечно, сперва беседа вертелась вокруг того, что больше всего интересовало их — мы говорили о спасении их снохи. Потом мы коснулись цели нашей поездки, и я узнал, что люди, интересовавшие нас, уже прибыли в конак.

Я рассказал вкратце, почему мы их преследовали; хозяева сильно удивились.

— Неужели есть на свете такие люди? — вскрикнула старуха, всплеснув руками. — Это же ужасно!

— Да, это ужасно, — кивнул ее муж, — но стоит ли удивляться этому? Ведь они — приспешники Жута! Если бы кто-нибудь расправился с этим мучителем народа, всей стране полагалось бы стать на колени и возносить хвалы Господу.

— Ты, может, получше нашего знаешь о Жуте? — спросил я его.

— Я знаю не больше тебя и других. Если бы известно было, где он живет, его бы сразу нашли и с ним было бы все кончено.

— Это еще надвое сказано. Уверен, что власти с ним в сговоре. А ты не знаешь, где лежит Каранирван-хане?

— Такого названия я не знаю.

— И ты также не знаешь человека, которого зовут Кара-Нирван?

— Совсем не знаю.

— А ты не знаешь перса, который торгует лошадьми?

— Знаю. Но только люди зовут его Кара-Аджеми. Что у тебя с ним?

— Подозреваю, что он и есть Жут.

— Что? Этот перс?

— Опиши-ка мне его!

— Он выше и крепче тебя, сущий исполин. Еще он носит черную окладистую бороду, которая свешивается ему на грудь.

— Давно он живет в здешних краях?

— Не знаю точно. Прошло, пожалуй лет десять, с тех пор как я впервые его увидал.

— И столько же лет, наверное, здесь говорят о Жуте?

Он удивленно глянул на меня, подался немного вперед и ответил:

— Да, так оно и есть.

— Как держится этот барышник[1195]?

— Он ведет себя чересчур надменно, но такое бывает со всеми богачами. Он всегда вооружен до зубов, да и вообще считают, что с ним лучше не шутить.

— Так он готов расправиться с обидчиком?

— Да, у него наготове кулак, а то и пистолет. Рассказывают, что уже несколько человек, оскорбивших его, не могли более и рта раскрыть, ибо мертвые не говорят. А вот о разбое и кражах я ничего не слыхивал.

— Это описание точь-в-точь подходит к его портрету, который я бегло обрисовал. Ты часом не знаешь, не водит ли он дружбу с одним углежогом по имени Шарка?

— Об этом я ничего не знаю. А с углежогом ты тоже будешь иметь дело?

— Пока нет, но думаю, что встречусь с ним. Эти пятеро едут к нему. Его пристанище, стало быть, им известно. Может, и ты знаешь, где он живет?

— Я знаю только, что он поселился в какой-то пещере. Это по ту сторону Глоговика, в глухом лесу.

— Ты его видел?

— Только мельком.

— Время от времени он наверняка выбирается из леса, чтобы продать свой уголь, или подыскивает людей для этой работенки.

— Сам он не торгует углем. Там, в горах, живет один человек, который этим занимается. У него есть телега; вот на ней он и развозит по округе уголь и бочки с сажей.

— Что это за человек?

— Мрачный, молчаливый тип; с такими людьми лучше не связываться — пусть идут своей дорогой.

— Гм! Быть может, мне придется его разыскать, чтобы узнать от него о пещере углежога.

— Я мог бы дать тебе в проводники слугу; он доведет тебя хоть до Глоговика. Дальше он не знает дорогу.

— Хорошо, мы рады принять его помощь. Твой сын рассказывал мне, что углежога подозревают в убийствах.

— Тут не одно лишь подозрение. Это знают наверняка, пусть и нет свидетелей, которые могли бы его изобличить. Он якшается